Для объективного изучения истории Великой Отечественной Войны необходимо использование как можно более широкого спектра источников. Одним из них являются устные свидетельства тех, кто приложил все усилия для достижения Победы.
«Инфокс» совместно с порталом «Я помню» запускает проект, приуроченный ко Дню Победы. Мы публикуем воспоминания ветеранов, чтобы лучше понять феномен Победы и того поколения, которое ее добыло.
Боднарь Александр Васильевич родился в 1922 году в селе Барское Винницкой области. Командир взвода 20 танковой бригады. После тяжелого ранения комиссован, но продолжал служить инструктором в запасном полку. Уволился из армии в 70-х годах в звании полковника.
7-го июля 1942 года, мы очутились перед деревней Кривцы. К этому времени в батальоне осталось три танка: два T-34 и один Т-60, а остальные были уничтожены. На войне существовал такой закон: бригада получает боевую задачу и воюет до последнего танка. Если все, до последнего, танки сожгли, то бригада имеет право быть выведенной из боя и отправиться на пополнение в тыл, получать новые танки. Это сейчас я понимаю, а тогда я этого не знал.
И вот, тогда командир батальона меня вызвал и сказал: «Сынок, мне командовать уже нечем. Пойдешь ты. Вот тебе два T-34. Мой танк и лейтенанта Долгушина (моего товарища по ульяновскому училищу да Т-60). Постарайся ночью ворваться в деревню Кривцы и удержаться там, а утром уже подойдет пехота». Вот и вся задача. А впереди речушка, через нее мост. Как правило немцы мост минировали. В речушке болото такое, что если полезешь — увязнешь, а значит не выполнишь задачу. И я решил рискнуть — пустить «на смерть» Т-60, потому что если Т-60 пройдет, значит мостик не заминирован.
Однако прошли мы. То что мостик не заминирован — это была для меня величайшая удача. Подошли к деревушке и по нам открыли пулеметный огонь. Мы тоже начали из пулеметов стрелять. Я хотел из пушки выстрелить, но мне приходилось высовываться, смотреть, как у меня ствол находится, чтобы он в землю не запорол и в небеса не смотрел.
Вижу, загорелся танк Долгушина, думаю: «Что же вы не выскакиваете?! Что же не выскакиваете?!». Смотрю — выскочили, думаю: «Слава Богу!». О себе уже и не думаю. Я остался с одним Т-60 и Т-34 на окраине деревни. Ранним утром, еще было прохладно, часов шесть с чем-нибудь, немцы пошли в контратаку. Я тогда в первый и последний раз увидел, как шла густая цепь немцев, одетая с ночи в шинели нараспашку с автоматами и карабинами. Я косил их из пулемета, а за спинами у них летели клочья шинелей. Потом только они падали... Это было похоже на расстрел. Я смог, я продержался. Разгромил 5 закопанных танков. Они ничего не могли сделать потому, что это были танки T-III, T-IV, а я был на T-34. Они лобовую броню моего танка не пробивали.
После полудня раздается стук в днище танка и солдатик говорит: «Лейтенант Боднарь. Вам записка от командира батальона». Я говорю: «Принять через десантный люк». Командир пишет: «Сынок, в пять часов вечера сыграют "Катюши". Как сыграют, постарайся прорваться с пехотой на противоположенную окраину Кривцов». Вот и все приказание. Все было ясно: никаких разъединительных линий, ориентиров: «Сынок, постарайся прорваться на противоположенную окраину». И я приказал готовиться.
И вот рванули мы. Вижу на противоположенной окраине залитая солнцем поляна, и одно только у меня желание — добраться до неё, этой поляны, раз там открыто, значит деревня моя, а командир сказал на окраину выйти. Значит я дальше не пойду — задачу выполнил и живой остался. И только я это подумал, вижу в панораму — развернулась немецкая танковая пушка! Снаряд в борт! Механик кричит: «Командир! Радиста Тарасова убили!». Я наклоняюсь над Тарасовым, а он весь черный, через него снаряд прошел. Еще раз удар! Танк заглох и вспыхнул! Надо спасаться потому, что танк горит. Откинул люк, крикнул экипажу: «К машине!», и выскочил. Все трое выскочили, убитый остался в танке.
Выскочили мы на картофельное поле. Кругом пули свистят, я ранен, кровь хлещет из левой ноги. Подползает механик-водитель и говорит: «Лейтенант, дай мне свой револьвер, я и тебя, и себя охранять буду». «А где, — говорю, — твой?» — «Да в танке отстегнулся и остался». Но я-то знаю, что он всегда отстегивал его и клал на сиденье, потому что работать рычагами он мешал, а на этот раз судьба его наказала. «Нет, — говорю, — не могу я этого сделать, потому что я ранен, и в случае чего у меня не будет чем себя прикончить. В плен я не сдамся, чтобы надо мной не издевались. А почему танк заглох?». И он рассказал, что при втором ударе повредился блок защиты аккумуляторов, который подает ток на стартер.
Я говорю: «А воздухом почему не попробовал?» — «Меня вышибло, забыл». Пока мы лежали танк перестал гореть. Я лежу и говорю: «Ну, что ж ты не горишь, что не горишь?». Ведь если бы он не сгорел, мне бы грозил штрафной батальон, потому что я имел право оставить танк в двух случаях: во-первых, если он сгорел и во-вторых, если вооружение вышло из строя. А так и орудие было в порядке и танк перестал гореть. Оказывается, горел не сам танк, а пары внутри него. Выгорело масло на днище и танк перестал гореть.
Я лежу, думаю об ответственности за брошенный танк. Кем я буду, если останусь живой и говорю механику-водителю: «Ты один можешь подползти, немцы думают, что нас нет. Поэтому подползи и попробуй завести танк». А жить-то хочется! «Потом, — говорю, — наедь на нас и попробуй взять через десантный люк». Тогда-то я думал, что это возможно, потому что очень жить хотелось. Сейчас понимаю, что так нельзя было сделать. Какой механик-водитель, когда по нему стреляют, будет наезжать, открывать десантный люк, брать меня раненного и еще заряжающего? Это невозможно!
Механик влетел в танк. Танк взревел, развернулся, как собака за хвостом и помчался к своим. Сейчас я считаю, что он сделал правильно. Иначе, если бы он пошел нас забрать, погибли бы все. А так он доехал к своим и танк сохранил. А тогда...
Кстати, потом я читал в «Комсомольской правде» заметку про этот бой и там было сказано, что: «Семь раз немцы поджигали этот танк, и семь раз механик-водитель его тушил». Ну это, конечно, вранье! Этого не может быть! Это написал секретарь комсомола батальона, ему простительно.
А мы с заряжающим Слеповым, остались в картошке. Дело шло к вечеру, стрельба поутихла, и мы поползли. Нашли наш блиндаж 41-го года. Немцев там не было. Заползли мы туда и прижались к задней стенке. Я говорю Слепову: «Перевяжи меня выше колена». Он снял ремень, перевязал мне ногу, правда к тому времени кровь уже остановилась. Слышим — немцы. Они по следу пришли. Мы же намяли картошку-то. Там фельдфебель какой-то или сержант командует, а солдат идти в блиндаж не хочет. И они начинают поливать из автомата бруствер блиндажа, земля сыпется мне на голову, но пули его не пробивали.
Слепов мне показывает — отодвинься, но я махнул рукой — ладно, не пробивает. Страшно спать хочется, потому что потерял много крови. Но главное успеть застрелиться потому, что немцы разбудят, когда будут звезды на спине вырезать. Я беру холодную землю и прислоняю ко лбу, к щекам, чтобы не уснуть. У меня в револьвере было 7 патронов, 38-го года выпуска. Каждый второй дает осечку, поэтому я рассчитал 3 патрона на немцев, которые будут ползти и 4 на себя, чтоб с гарантией застрелиться. Так что я лежал, отвинчивал кубики с петлиц. Если попаду в плен, чтобы приняли за солдата и меньше издевались. Лежу и мысли: «Господи, спаси меня! Если это произойдет я всегда буду верить в Тебя». Так и произошло. По сей день верю, хотя в моем представлении Бог есть высший космический разум.
В какой-то момент услышал залпы «Катюши». Немцам досталось. Они: «Вай-вай-вай», и побежали — им уже не до нас было. Я слышу они там какого-то своего раненого тащат и, в этот момент, в блиндаж задом вползает немец. И... засыпает. Вот такая вот фантастика. Шел восьмой день наступления, немцы уже были пьяные, измотанные и плохо воспринимали действительность, как она была на самом деле. Я своему Слепову показываю — иди и ножом его кончи, а он мне показывает — я ножом не умею. Тогда я ему так у виска показываю, понял, отполз, взял нож и только раз я слышал, как немец прохрипел. Но кромсал он его довольно долго.
Выползли. Ночь, звезды, роса. Слепов не ранен, я ранен. Надо ползти к своим и опять распоряжение несбыточное: «Ползи, — говорю, — один, потому что ты можешь бежать если по тебе откроют огонь, а доползешь, скажи чтобы по твоему следу послали пехотинца, чтобы он подобрал меня». Ну, кто же поверит, что там лейтенант какой-то лежит?! Да еще неизвестно дойдет ли Слепов...
Но жить очень хотелось и пошел он, а я к дому пополз, в надежде, что за ночь доползу сам к своим. Подползаю к дому, слышу немецкую речь. Пьяный немецкий галдеж, а возле дома сидит женщина и плачет. Я на нее наставляю револьвер и говорю: «Ползи ко мне» — «Откуда ты на мою голову взялся?! Да немцы в доме, дети в лесу, что я делать-то с тобой буду?» — «Ползи говорю, а то убью». Она была где-то моей матери ровесница 37-38 лет. Подползла, я ее обнял «Ползи — говорю — к нашим».
Она знала куда ползти и уже наутро мы к переднему краю вышли, услышали русскую речь. «Ну, — говорю, — оставайся или поползешь обратно?» — «Обратно, у меня дети там». И по сей день жалею, что не сказал ей спасибо. Она уползла, а я говорю: «Ребята, я раненный лейтенант, с вами утром на танке воевал». Слышу старый голос: «Мало вас тут раненных ползает». Немцы лазутчиков посылают. «Лейтенант, ну с танком который с вами был». Слышу молодой голос: «Ребята, ну как же так?! Ну это же лейтенант, который там...». Слышу: «Встань и подними руки!», я говорю: «Я не могу встать, я ранен в ногу». Тогда слышу молодому говорят: «Ползи, если что дай очередь». Ко мне подползли, вытащили, говорю: «Танк хоть один остался?» — «Да, есть там маленький» — «Позовите ко мне командира». Подбегает командир: «Товарищ, лейтенант, товарищ лейтенант» — «Вези, говорю, меня на исходную».
Ну, он обрадовался, потому что с войны едет в тыл, да еще лейтенанта спасает, в общем и ему хорошо и мне. Привезли меня на исходную, откуда я вчера начинал, а командир батальона мне говорит: «Сынок, я знал что так получится, но получилось даже лучше, чем я думал. Ну, теперь ты отвоевался и слава богу». И меня в землянку. Жена командира бригады Константинова говорит: «Разрежьте ему сапог и комбинезон». Разрезали. Она: «Ох, как тебя разворотило! Стакан водки!». Дали мне стакан водки она сделал операцию, перевязали.
На следующий день меня потащили на станцию Шаховскую. Ни заряжающего, ни механика-водителя я уже никогда больше не видел. Потащили на носилках: впереди маленький солдат, а сзади старый высокий. Я говорю: «Вы уж поменяйтесь если что» — «Ничего лейтенант донесем». И тут «юнкерсы» начали штурмовать Погорелое Городище и Шаховскую, бросили они меня на дороге, а сами в кювет. Я потом спрашиваю: «А меня в кювет как? Не надо было?» — «Ну, так получилось...». Это жизнь.
Принесли меня, положили на траву, помню дали борща хорошего такого, жирного. А потом здоровенные девки стали нас на носилках таскать в теплушки, уже на Москву, перетаскали и кричат: «Быстрее, до налета немецких бомбардировщиков на Москву». Потому что ночью уже летали на Москву. И когда нас погрузили, мы поехали, слышу, в соседнем вагоне песни запели. Я у старого солдата спрашиваю: «Что это такое?» — «Ну, те девки, которые нас грузили» — «А почему они в Москву едут?» — «Рожать» — «Как рожать?!» — «Ну, когда в октябре всех поголовно забрали матери сказали: «Побыстрей забеременей и возвращайся домой».
Вот так и получилось. Это закон жизни, я их не осуждаю. Вот так и закончился этот эпизод.
***
Портал «Я помню» — это уникальный сборник свидетельств ветеранов и участников Великой Отечественной войны. За почти 20 лет существования проекта командой проекта было опубликовано более двух с половиной тысяч интервью с участниками самого кровавого конфликта 20-го века. Общение со свидетелями гигантского исторического события, изменившего жизнь всего населения планеты позволило создать его мозаичное полотно, дополнить хранящиеся в архивах сухие документы живой эмоцией.
