Чем различаются нравственность и человеческое сочувствие, могут ли добро и зло быть объективными без Бога ?
Нравственность и сочувствие — не одно и то же
Как-то я прочитал атеистический демотиватор: «Разве для того, чтобы отличать добро от зла, нужна религия? Разве не хватит обычной человеческой эмпатии?» В той или иной форме я вижу этот довод довольно часто, и его стоит рассмотреть.
Эмпатия — это в данном случае просто наукообразное название сочувствия. Нормальные люди склонны сопереживать бедам ближних, приходить к ним на помощь или хотя бы воздерживаться от нанесения вреда, в общем, говоря религиозным языком, проявлять любовь к ближнему. Разве этого простого человеческого переживания недостаточно?
Что же, тут есть, по крайней мере, три проблемы. Относительно меньшая состоит в том, что сочувствие и нравственность — не одно и то же. Сочувствие — это про то, что вы переживаете (или не переживаете). Нравственность — это про то, что вы должны, совершенно независимо от ваших переживаний.
Я, например, обязан воздерживаться от кражи, совершенно независимо от того, вызывает у меня собственник сочувствие или нет. Может быть, он — распущенный барчук, который привык швыряться деньгами, и вообще в высшей степени отвратный тип, который не вызывает у меня ничего, кроме неприязни и раздражения. Но мне нельзя вытащить у него бумажник — вот нельзя, и все, совершенно независимо от того, какие чувства он у меня вызывает.
Государство, как огромный безличный механизм, вообще неспособно вызывать эмпатию — но и у государства красть нельзя.
Хуже того, наша эмпатия носит высоко избирательный характер. Это неизбежно — мы не можем реагировать на горести всех людей одинаково, особенно когда интернет и социальные сети обрушивают на нас потоки людских бедствий.
Мы охотно сочувствуем людям, на место которых мы легко можем себя поставить, тем, в ком мы видим «одних из нас», но несчастья чужаков трогают нас гораздо меньше. Во время сетевых споров о политике можно видеть, как жертвы преступлений противной стороны вызывают самую бурную эмпатию — в то время как жертвы преступлений друзей и союзников остаются незамеченными. Более того, эмпатия активно используется для разогрева ненависти и агрессии, которая превращается из чего-то неодобряемого в хорошее и даже священное — ведь убивать врагов надо из глубокого и искреннего сочувствия к их жертвам.
Эмпатия к «своим» вообще один из мощных катализаторов ненависти к чужакам. «В бой, в бой за народ свой!» — как кричали балканские националисты во время последней резни в этом регионе. Эмпатия может, напротив, полностью отключить вашу способность отличать добро от зла.
Надо отметить и то, что эмпатия вторична по отношению к нашим действиям. У Льва Толстого в рассказе «После бала» есть такая фраза: «Николай I очень много зла сделал полякам, поэтому ему надо было быть уверенным, что все поляки — негодяи». Когда мы поступаем с кем-то несправедливо, мы склонны испытывать к нему злобные чувства — ведь нам надо быть уверенными, что мы правы. Когда, напротив, мы поступаем с другими справедливо и человеколюбиво, мы склонны испытывать к ним сочувствие. Не воля следует за эмоциями, а наоборот, эмоции за волей.
Это, конечно, не значит, что эмпатия — это плохо. Эмпатия может помогать нам поступать нравственно, давать эмоциональную подпитку морально правильным решениям. Но ее недостаточно. Она может укрепить вас в желании соблюсти заповедь «не укради», потому что вы можете поставить себя на место жертвы кражи. Но перед этим у вас должно быть достаточно доброй воли по отношению к этому человеку — и по отношению к заповеди.
Люди думают очень по-разному
Вторая — и более существенная — проблема с этим тезисом состоит в предположении, которое он делает по умолчанию. Он исходит из того, что, во-первых, добро и зло существуют и, во-вторых, человек может и должен их различать.
Но во вселенной без Бога никакого объективного добра и зла, как и никакой объективной обязанности их различать, не существует. Как сказал известный атеист Ричард Докинз, «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». В мире без Бога все наши моральные убеждения — просто результат социобиологической эволюции.
В этой картине мира совесть — это, как метко заметил великий немецкий мыслитель Фридрих Ницше, «голос стада», это не моральный компас, указывающий, хотя бы и несовершенно, на истинный моральный полюс, а просто вбитые нам в голову социумом требования. Никакого «истинного морального полюса» в мире без Бога не существует.
Да, вас мама и папа учили не воровать. А индусу с детства вбили в голову, что нельзя есть говядину. А еще кому-то внушили, что если на девушку пало подозрение в блуде, ее родственники-мужчины должны ее убить, чтобы снять позор с семьи.
Если вам кажутся дурацкими или возмутительными требования других социумов, то какие у вас основания всерьез принимать требования вашего?
Ведь во вселенной без Бога вообще невозможно поставить вопрос «кто прав», потому что в ней нет никаких моральных судей, кроме людей, а люди думают очень по-разному.
А эмпатия в такой картине мира никакого добра и зла не различает — потому что и различать нечего.
Что желают сказать американские атеисты
Третья проблема связана с тем переживанием, которое, не для всех очевидно, но стоит за этим демотиватором. Дело в том, что он переводной — наши атеисты охотно переводят с английского, а американские атеисты сталкиваются с одной специфической проблемой. Им не доверяют и подозревают в личной аморальности.
Как правило, безосновательно — типичный американский атеист — это богатый, образованный, прекрасно социально адаптированный белый мужчина — на что уже обратили внимание адепты политкорректности, потребовав продвигать на лидирующие позиции в атеистическом движении больше представителей меньшинств.
Но, так или иначе, это обычно благополучный законопослушный гражданин, который кошельков не ворует.
Американские атеисты желают подчеркнуть, что они и без веры в Бога могут быть добрыми гражданами и хорошими соседями. И это правда — и у нас в стране это не нужно и подчеркивать.
Конечно, атеист может быть нравственным, одобряемым человеком по меркам своего социума. Но это возвращает нас к вопросу — есть ли еще какая-то правота, кроме правоты общества?
Кто тут прав?
Советский чекист, ради светлого будущего расстреливающий контру и шпионов, или японский камикадзе, отправляющийся в самоубийственный вылет ради Японии и императора, могут вызывать у своих товарищей искреннее одобрение и восхищение. Но из-за пределов их сообществ их вряд ли одобрят.
Или возьмем современный пример — известный мыслитель Питер Сингер считает, что младенцев (в том числе здоровых) можно убивать, потому что у них еще отсутствует автономность, рациональность и самосознание. При этом сторонники Сингера считают его человеком чрезвычайно большой эмпатии — он строгий вегетарианец и борец за права животных, глубоко удрученный жестокими условиями содержания на свинофермах.
Многие другие (включая атеистов) не разделяют его мнения. Кто тут прав? Это не только вопрос, на который в атеистической вселенной нельзя ответить — его нельзя даже поставить.
Осмысленный разговор о добре и зле, и о том, как мы опознаем добро и зло — при помощи эмпатии или как-то иначе, эмпатии в сочетании с чем-то еще — возможен только после того, как мы признаем, что во вселенной есть и добро, и зло, и цель, и замысел, что она каким-то образом небезразлична к нашему поведению.
А это будет означать недвусмысленно религиозную точку зрения — и нам останется только задуматься над тем, как надмирное добро проявило Себя в нашем мире.
