В свинцовых водах Невы веселыми солнечными зайчиками прыгали, переливаясь, прорезавшие влажную осеннюю мглу робкие лучи солнца.
По волнам с необычайной легкостью скользила управляемая умелыми, дюжими гребцами лодка. То было не утлое суденышко, на коих выходили на промысел местные рыбаки — «чухонцы», а изящный, украшенный позолоченной резьбой, ботик. На корме расположился празднично одетый хозяин судна. Породистая осанка, властное лицо выдавали его принадлежность к сильным мира сего. Модный покрой кафтана, треуголка, пышный напудренный парик и гладко выбритое лицо говорили о том, что это представитель «Российской Европии», теснившей сонную, бородатую Московскую Русь. И хотя наш герой происходил из старинного боярского рода, ему пришлись по нраву заведенные государем Петром Алексеевичем обычаи. Вот и сейчас он спешил на ассамблею, подгоняя взмыленных гребцов грозным окриком.
Показалась ярко освещенная пристань. Горевшие у крыльца смоляные бочки и яркие огни в окнах дворца возвещали, что у Меншикова состоится благородное собрание. Едва ступив на берег, князь Одоевский (представим героя читателю) был окружен слугами, принявшими вещи и проводившими его в палаты.
Десять больших изысканно убранных покоев открыты были для посетителей. Инкрустированные полы, гобеленовые или штофные обои, хрустальные люстры, бронзовые статуэтки, фарфор и многое другое поражало воображение иных гостей впервые видевших такие заморские диковинки.
А между тем, жаждущие веселья и щедрых угощений, все прибывали и прибывали. И вот помещения наполнились гулом людских голосов, смехом, радостными возгласами.
Основной девиз ассамблеи: абсолютная непринужденность, равенство и братство. Гости не должны беспокоить хозяев, а хозяева гостей.
У каждой двери повешено было предписание чувствовать себя как дома под страхом осушить огромный кубок «Большого Орла», покоившийся на мраморном пьедестале. Это же наказание следовало и за опоздание. Сам государь мог подвергнуться такому штрафу.
Раздались звуки фанфар, и во дворец в окружении свиты могучей поступью вошел Петр, ведя под руку супругу свою Екатерину. «Виват! Виват!» — понеслись отовсюду радостные возгласы, и гости наполнили заздравные кубки. Его величество Бахус воцарился во дворце светлейшего князя, став главным распорядителем пира. Заиграла музыка: кавлеры и дамы танцевали не жалея ног; кто пока еще неумело, а кто и с большим искусством.
В разгар веселья разгоряченному вином и танцами Одоевскому захотелось выйти на балкон вдохнуть свежего воздуха, а заодно и получше рассмотреть великолепное убранство дворца. Проходя по коридору, он вдруг лицом к лицу столкнулся с государем.
— Одоевский! Вот так встреча! — воскликнул Петр Алекссевич.
— Помню, помню, как били мы с тобой шведа под Полтавой. Ну рассказывай, какими судьбами на брегах Невы.
— Да вот, cлужу Вашему царскому величеству, — отвечал князь приосанясь.
— Брось ты сие неподобающее чиноугодие. Помни: на ассамблее и шкипер, и царь ровня, а холопства более у нас нет.
— Да, такого прежде на Руси не бывало, — промолвил Одоевский, почувствовав, что с самим царем можно запросто беседовать, как со старинным приятелем.
— Много чего у нас не было. А теперь и флот, и армия. Самого Карла разбили. Не одолей мы шведа, пребывали бы в вечном рабстве и темноте.
— Вашими трудами, государь, Россия из небытия в бытие приведена.
— И не токмо моими. Весь народ российский во благо Отечества нашего любезного не покладая рук денно и ношно трудится. И ты, князь, живота своего не щадил под Полтавой.
— Да не всем по нраву могущество державы нашей. Многие в Европе так и норовят спихнуть нас обратно в прежнее болото. Находятся и свои иуды. Сколь крови попортил нам Мазепа, как Карла вступил в Малороссию.
— Спасибо, напомнил, — сказал Петр и загадочно усмехнулся в усы.
— А чай батюшка твой до сих пор бороду носит.
— Да никак не распрощается с ней, говорит, боюсь срамоты.
— Ну да надо покурить.
И Петр достал из кармана камзола простую глиняную трубку, кисет с табаком, закурил и вышел на балкон, оставив Одоевского наедине со своими мыслями.
Былое
Табачный дым вдруг оживил в памяти князя клубы дыма порохового. Батальные сцены, свистящие пули, визжащие ядра пронеслись вихрем воспоминаний о славных днях русского оружия. На войне молодой человек познал многие стороны человеческой натуры: героизм, мужество, бесстрашие одних, трусость, подлость, коварство и предательство других. Глубоко потрясла его измена гетмана Мазепы. А столкнулся Одоевский с этой мерзостью лично.
В чине поручика Преображенского полка с командой из пяти солдат стоял он в ночном секрете на одном из подступов к военному лагерю.
Теплая летняя ночь, умиротворяющая окрестная тишина, казалось не предвешали никаких происшествий. Солдаты, отгоняя сон, покуривали трубки, точили лясы, говоря, впрочем, не громко, а почти шепотом. Вдруг послышался шорох, который все приближался и приближался. Вскоре стало ясно, что звуки производит не зверь и не птица, а человек. Знаком князь приказал солдатам замолчать и загасить трубки.
«Пора», — подумал поручик и, взяв двух бывалых воинов, отправился навстречу незваному гостю. Показался силуэт, почти сливавшийся с непроглядной темнотой. Ночной путник почему-то двигался не по дороге, а держась вблизи нее; то и дело, спотыкаясь о кочки, продираясь через кусты.
«Стой, кто идет!» — оклинкнул его Одоевский и взвел курок пистолета. Cолдаты обнажили шпаги. Нарушитель метнулся в сторону, но, оглядевшись и сообразив, что лучше подчиниться приказу, встал как вкопанный. Приблизившись и осмотрев «гостя», поручик спросил: «Кто таков, почто гуляешь ночью?»
«Та ось парося в мени втекло, шукав та заблукався, видпустыть панове», — жалостливо пробормотал тот. По виду это был обыкновенный малороссийский селянин. Но что-то подсознательно говорило Одоевскому: не так все просто — и он решил взять мужичка под стражу до утра с тем, чтобы отвести в полковую канцелярию. Там установят, кто он, и буде мирный хлебороб, так и отпустят с миром. Задержанного привели в секрет и для порядка наложили на ноги колодки: мало ли захочет удрать. Развели небольшой костерок, солдаты вновь закурили трубки, завели неспешные разговоры. До рассвета, а значит и окончания вахты, оставалось совсем немного. Пленник чувствовал себя неуютно; вобрал голову в плечи, ерзал и вздыхал. Один солдат решил подбодрить его: «Как на тебе вины нетуть, чай ни шпиен ты, дак пойдешь домой, не печалься».
Взошло солнце. Караул принялся собирать свои нехитрые пожитки. Одоевский окинул взглядом ночного визитера: простая домотканая рубаха заправлена в шаровары, подпоясанные кушаком. На ногах — кожанные лапти-чоботы. И все же что-то мешало полному сходству с земледельцем. «Что-то здесь не то, что-то не так», — крутилось в голове поручика. А что? И вдруг его осенило — руки. Белые, не знавшие тяжелого крестьянского труда, руки смотрелись неестественно, отчужденно. Да и сам «поселянин» не слишком загорелый. Теперь князь был почти уверен, что поймал лазутчика.
Подтверждение не заставило себя ждать долго. При обыске в полковой канцелярии у лжекрестьянина было найдено письмо Мазепы к шведскому королю с заверениями в «вечной дружбе», а также c обещаниями «допомоги» провиантом и казаками. Слухи о двурушничестве и измене гетмана ходили давно. Теперь тайное стало явным.
Новоявленный иуда
Мазепа стал малороссийским гетманом 25 июля 1687 года. Путем интриг, склонив на свою сторону влиятельного тогда князя Василия Голицына, добился он булавы и власти над вольнолюбивой, мятежной Украйной.
Иван Мазепа
Новый гетман умел расположить к себе власть придержащих. В 1689 году будучи в Москве Мазепа понравился молодому Петру. Однако уже тогда распространялись слухи об изменнических намерениях правителя Малороссии. Царь отметал их, всецело доверяя своему любимцу.
В обоих походах на Азов гетман принимал самое деятельное участие, завоевав еще большее доверие Петра. В начале Северной войны Мазепа весьма деятельно помогает государю. В 1706 году Петр и Мазепа встретились в Киеве, где договорились о совместных действиях.
В то же время или еще ранее Мазепа задумывает измену: переход на сторону Карла XII и образование из Малороссии самостоятельного владения под верховенством Польши.
В октябре 1707 года гетман доверился своему генеральному писарю Орлику и начал переговоры со шведами. Через некоторое время последовал донос на Мазепу со стороны Кочубея и Искры. После успешного для него исхода следственного дела предатель еще деятельнее повел переговоры с польским королем Станиславом Лещинским и Карлом XII, закончившиеся подписанием с ними тайных договоров. Мазепа предоставлял шведам в качестве зимних квартир укрепленные пункты в Северщине, обещал доставлять провиант, склонить на сторону Карла запорожских и донских казаков, а также калмыцкого хана Аюку. По договору со Станиславом вся Украина с Киевом, Северщина с Черниговом и Смоленск присоединялись к Польше. Перед казацкими старшинами, которым открылся Мазепа, текст договора был сокрыт; целью его указывалось освобождение Малороссии от московской власти и создание независимой державы.
Осенью 1708 года Петр приглашает Мазепу присоединиться с казаками к русской армии под Стародубом. Изменник медлит, ссылаясь на свои болезни и смуты в Малороссии, и в то же время совещается со старшинами, ведет переговоры с Карлом. Меншиков решает навестить «захворавшего». Тогда, в конце октября, Мазепа с полутора тысячами казаков бежит с левого берега Десны к Карлу, стоявшему лагерем в 10 верстах от Новгорода-Северска, в Горках. Из шведского лагеря гетман рассылает письма, приглашая старшину и казаков последовать его примеру. Меншиков же, узнав об измене, берет приступом и разоряет Батурин, а Петр приказывает избрать нового гетмана. Согласно желанию Петра, таковым избран Скоропадский. Мазепу предают анафеме. Царь издает манифесты к верному малорусскому народу.
После Полтавской виктории Карл и Мазепа бежали в османские владения. Султан отказался выдать бывшего гетмана царскому послу Толстому; не помогли и 300000 ефимков, которые Петр предлагал великому турецкому муфтию за содействие в выдаче. Между тем здоровье новоявленного иуды уже было подорвано, и в августе 1709 года он умирает на чужбине.
По чину и награда
А ассамблея расплескивала безудержное веселье, малые ручейки слились в единый бурлящий поток. Иностранцы и русские понимали друг друга будто бы говорили на одном языке. Купцы и мастеровые братались со столбовыми дворянами. Одоевский словно очнулся от забытья и поспешил вновь присоединиться к честной компании.
Все внимание общества было приковано к государю, расточавшему любезности дамам, угощавшему вином гуляк, пившему то с боцманами и матросами, то с заморскими послами. «Что-то засмурели, приуныли, гости дорогие !» — воскликнул вдруг Петр. Еще через мгновение он три раза хлопнул в ладоши, да так, что у находивихся рядом заложило уши. По этому сигналу распахнулись двери и в покои, гримасничая и кривляясь, звеня бубенцами, гогоча и безумумствуя, ворвалась ватага шутов. Смешавшись с гостями, они принялись с усердием потешать и смешить почтенную публику. Кто жонглировал тарелками и кубками, кто отплясывал, ходил на голове, а кто рассказывал анекдоты.
Среди этого разномастного сборища выделялся высокий, сгорбленный старик. На голове его была шутовская корона, сделанная из древесной коры, но покрытая при этом золотой краской. Одет он был в старый кафтан со множеством разноцветных заплат.
Многие знали, что это престарелый князь Шаховской. Было дело, он чем-то прогневал государя. И вот, когда князь состарился и стал потихоньку выживать из ума, Петр определил его в личные шуты, назначив «шутейным головою». Князь-шут славился своим серебролюбием и за деньги готов был унижаться, вызывая не жалость, а презрение.
Царь подозвал своего «протеже». Вокруг тотчас столпились любопытные.
Похлопав Шаховского по плечу, Петр спросил:
— А что, князюшко, любишь ли деньги ?
— А кто ж их не любит, — глаза шута наполнились алчным блеском.
— И Иуда Христа, чай, не бесплатно продал.
— Вот угодил, попал не в бровь, а в глаз! — воскликнул Петр.
Из-за спины государя вынырнули двое шутов-карликов с подносом, на котором лежала огромная серебряная медаль с массивной цепью. Петр со словами: «Носи и гордись» — повесил медаль на шею князю. Тот аж согнулся под ее тяжестью.
«Помилуй, батюшка!» — взмолился Шаховской.
«Ладно, будешь одевать ее только по праздникам», — сказал снисходительно царь и добавил: «А вот Мазепа попадись мне, не снимал бы ее ни днем ни ночью».
На медали был изображен повесившийся на осине Иуда. Пространная надпись гласила: «ТРЕКЛЯТ СЫН ПОГИБЕЛЬНЫЙ ИУДА ЕЖЕ ЗА СРЕБРОЛЮБИЕ ДАВИТСЯ».
