Воспоминания о великой Победе. Туров Владимир Семенович

«Инфокс» совместно с порталом «Я помню» запускает проект, приуроченный ко Дню Победы. Мы публикуем воспоминания ветеранов, чтобы лучше понять феномен Победы и того поколения, которое ее добыло.

Туров Владимир Семенович родился в 1920 году. Командир взвода 596-го стрелкового полка 299 стрелковой дивизии.

К утру начал моросить мелкий дождик. Наша 9-я рота оказалась в кустах перед какой-то лесной поляной. Когда рассвело, в роту прибыл командир батальона Шутов и сразу же напустился на нас, командиров, стоявших вместе: «Почему не наступаете?!» Но я, да и, по всей видимости, и командир роты, понятия не имели, куда и когда наступать. Шутов, обращаясь ко мне, приказал: «Немедленно наступать! Вперёд!» Я не мог ничего сказать ему, крикнул взводу: «За мной! Вперёд!», и первым бросился вперёд. За мной цепью побежал взвод, но, выскочив на эту вспаханную поляну, мы тут же оказались прижаты к земле сильным огнём противника. Огонь вёлся столь плотно, что голову поднять нельзя.

Это на другой стороне поляны, метрах в двухстах, стояла избушка, из которой нас с остервенением поливал пулемёт. На ровном и открытом поле укрыться было совершенно невозможно, и через несколько минут сам же Шутов приказал взводу вернуться на исходный рубеж. Наш отход вынуждены были прикрывать огнём два других взвода.

После этого наша рота по зарослям кустарника и леса, обошла занятый немцами рубеж, и присоединилась к 7-й и 8-й ротам на нескошенном ржаном поле, на небольшой высотке. Когда прояснилось и показалось восходящее солнце, налетела немецкая авиация и начала нас бомбить. Но мы ещё не успели окопаться, и я лежал рядом с политруком нашей роты Кулаковым. Очень ясно помню, как ярко светило утреннее солнце, я лежал на спине, наблюдая за пикирующими на нас самолётами, сбрасывающими бомбы, но, то ли от усталости, то ли от нервного переживания, не в силах был стряхнуть с себя сон. Глаза сами собой закрывались, и Кулаков меня постоянно расталкивал. А я ему в полудрёме отвечал: «Зачем суетиться? Я хочу спать…»

После этой изрядной бомбёжки батальон лесом перешёл на противоположную опушку. Командир роты вывел нас четверых: политрука и трёх командиров взводов, на опушку леса, для рекогносцировки местности перед наступлением. Был ясный солнечный день, стояла звонкая тишина. Перед нами на поле, метрах в 400-500, виднелись плохо замаскированные немецкие окопы. Дальше за ними, метрах в восьмистах стояла деревня. В бинокль, да и без него, было хорошо видно хождение немцев из этой деревни в окопы. В окопах немцы тоже не прятались, продолжали оборудовать и маскировать свои окопы. Нас немцы не видели, и их ничто не насторожило. Наши бойцы остались в глубине леса, а мы соблюдали маскировку.

Тут я испросил разрешения у командира роты: «Товарищ лейтенант, разрешите, я поохочусь со снайперской винтовкой!» - «Давай!» Взял винтовку, четыре обоймы сунул в карман, и со всеми предосторожностями, на которые только был способен, пополз к немецким окопам вперёд и вправо, чтобы не демаскировать роту. Я выполз, и залёг за два бугорка. Хорошо, удобно.

Стал наблюдать и вижу, что у них там бегает один маленький, но шустренький. Туда-сюда бегает, но я его не стал стрелять. Вдруг вижу, из-за крайнего дома выходят два немца, и пошли по кустам. Один что-то нёс в двух руках, вроде два котелка, и свой первый выстрел я сделал по нему. Выстрелил, он как-то замер, повернулся, так и осел… Второй выглянул из этих кустиков, я в него - он упал… Тут этот шустрый остановился. Я в него выстрелил, он свалился…

После этого выстрела немцы в окопах засуетились, но не попрятались. Тут я начал торопиться. Выстрелил в голову кричащему что-то немцу, и успел заметить, как голова его медленно скрылась за бруствером. Следующий выстрел по каске, которая также медленно опустилась в окоп. Вот тут уже все немцы попрятались по окопам. Только каски иногда мелькают, но в ответ не стреляют. Не поймут никак, откуда я стреляю. По звуку выстрела меня обнаружить не могли. Лес сзади и справа от меня, и звук выстрелов, отражаясь от леса, искажался и раздавался совсем не от места, откуда я стрелял. Это я знал ещё по училищу, когда изучали особенности баллистики в горах и в лесу. И вот только кто покажется из окопа, я стреляю.

Так я расстрелял одну обойму, другую, третью, и вдруг вижу – каска поднялась, а под ней противогаз, он у них стаканом таким. Вот тут я прекратил стрелять, сообразил, они же на противогазах их поднимают. Значит, меня уже начали обманывать, чтобы засечь. И видимо засекли, потому что открыли по мне огонь. Пули часто и коротко взвизгивали над моей головой. Но мне, не искушённому ещё в боевых делах, они не казались столь страшными. И все же я был вынужден оттуда отползти. Приползаю к своим, наши смеются. А по этому месту уже и из миномета лупят.

Что я испытывал убивая немцев? Мы ведь воевали не с немцами, а с захватчиками. С фашистами. Это не человек, не немец, это – враг! Повторюсь, у нас в училище во взводе было два немца, которые также как и я стали, командирами взводов.

Тут комбат вернулся от комполка и передал приказ – вести наступление вот на эти окопы. Быстро провели рекогносцировку, и отползли вглубь леса, чтобы командир роты обозначил задачи. Стоим вшестером: три командира взвода, старшина роты, политрук и командир роты. И вдруг, мы даже не сообразили, вь-и-и-ть, и отрывисто свистнув, в центр нашего полукруга шлёпнулась мина. Раздался взрыв. Старшина роты, бравый бывший фельдфебель, с криком упал и схватился за живот. Командир 1-го взвода лейтенант Юсупов, веселый, небольшого роста коренастый юноша, тоже повалился. У него весь бок изрешечён… А политрук стоит, ничего, только штаны разорваны. Я стою – ничего. Только лицо осколочками маленькими посекло, и кровь пошла. Командир роты и Жуков тоже ничего. А старшину побило осколками так, что и перевязать нельзя. Внутренности видны… Их с Юсуповым сразу на подводу и в санроту. Это были наши первые потери… Ротный говорит: «Я пойду вместо Юсупова с 1-м взводом!» В общем, начали наступать.

Наступали как на тактических занятиях, по уставу. Короткими перебежками. Наступление шло успешно, но когда до тех немецких окопов оставалось метров пятьдесят, они как открыли огонь и просто придавили нас к земле. Мы ползком, но мы же на ровной поляне, а они в окопах. Что делать? А метрах в десяти правее меня лежал политрук Кулаков. Он поглядел на меня: «Ротный молчит. Без него атакуем?» - «Атакуем! Нельзя время тянуть», - отозвался я.

Невысокий, круглолицый, он вдруг неуклюже привстал, затем поднялся в полный рост и закричал срывающимся голосом: «За мной в атаку!» Но рота, понёсшая первые потери, лежала неподвижно. И немцы молчали. Лишь политрук топтался, подняв над головой наган. – «В атаку!», снова крикнул он, и тут же схватился за живот и упал… Кажется, это ударил одиночный выстрел, а может, короткая пулеметная очередь. Я был слишком напряжен и не понял. Только я успел подумать, как бы ему помочь, он опять как-то приподнимается, хрипит: «Вперёд!» и тут ему пуля в голову… Я был просто шокирован. Многим! В том числе крайне необходимыми, но неумелыми действиями Кулакова. Он ведь старше меня лет на пятнадцать, что он делает? Он в своем уме?! По нам же шквальный огонь ведут… Понятно, что надо обязательно идти в атаку, но не так же! В атаку так не поднимают. Атаку надо подготовить.

Но понятно, что оставаться лежать нам здесь нельзя ни минуты. Промедление смерти подобно! Наш огонь почти прекратился, а огонь немцев усилился. Положение назревало критическое. По цепи я запросил: «Где командир роты?» Мне передали, что он «с группой управления на левом фланге, в кювете дороги». Но оттуда в данный момент он никак не мог никуда продвинуться. Немец отсёк его огнём, и руководить ротой он не мог. Посылаю связных – не возвращаются.

Тут ко мне подползает младший политрук со штаба полка. Тоже молодой, почти такой же «зелёный», как и я. И говорит мне: «Поднимай в атаку! Надо в атаку!» А поднять людей и повести за собой в атаку это большая ответственность. Это не одно и то же, что, скажем, повести на тушение пожара или преодоление других препятствий. Хотя мне и дано право распоряжаться судьбами и жизнями своих подчинённых, но каждый командир понимает, что он распоряжается живыми людьми, нужными ему не только сейчас, но и завтра, и послезавтра. Мысли в голове мелькали одна быстрее другой: «Что делать? Имею ли я право поднимать людей? Ведь есть же командир роты, который обязан принять на себя всю ответственность. Но сколько можно лежать? Инициатива у немцев и нас здесь просто перестреляют…» Но устав писали люди мудрее нас, только вступающих в жизнь. Они не раз поднимали войска в атаку и лучше нас знают, как это делать. И что в такой ситуации людям надо напомнить о том, что они могут в такой обстановке и забыть.

И вот тут я, не поднимая головы, скомандовал: «Рота, слушай мою команду!» И понеслось по цепи – «Слушай команду… Слушай команду…» - «Рота, подготовиться к атаке!» - «Подготовиться к атаке… Подготовиться к атаке…» Дальше командую: «Подготовить гранаты, вставить запалы! Дозарядить винтовки!» А в это время нетерпеливый младший политрук теребит меня: «Что ты медлишь? Даёшь какие-то уставные команды, на учениях, что ли?»

Наконец я скомандовал: «Рота, в атаку!» Тут все встают и пошли мы… За нами вскочила и 8-я рота, они же слышали мои команды. А у них был один помкомвзвода, я знал его по формированию, пожилой, лет за сорок уже, седоватый такой. И слышу, он кричит: «За Родину! За Сталина!» Вот тогда я впервые услышал этот клич «За Родину! За Сталина!» Подумал ещё – это же какая-то неуставная команда...

В общем, ворваться-то мы ворвались, но понимаешь в чём дело. Вот, что значит, люди призванные из запаса. Мы забросали эти окопы гранатами, и сразу проскочили дальше, побежали к деревне. Но огнём из деревни и справа нас остановили. Не положили, а остановили. Тут ещё и сзади по нам открыли огонь, немцы, которые остались в окопах. Мы залегли, но по кювету приполз один цыган с 3-го взвода и начал вести огонь по немцам в окопах. Вот это нас и спасло. Рванулись обратно к окопам. Вот тут я всё очень смутно помню. Нет, не из-за давности лет. Просто это был по-настоящему первый бой. Помню, что в окопах видел немцев, дерущихся с нашими бойцами, сам стрелял из «нагана», все кричали что-то… Но окопы очень узкие, и драться в них полутораметровыми винтовками было крайне неудобно. Тем более это же 41-й год и немцы сопротивлялись до последнего.

Наверное, мне следовало командовать, а не стрелять самому, но бой уже вступил в такую фазу, где никто никого не слышал и сам выбирал свою цель. Пять-шесть немцев, прячась в стрелковых нишах, вели беглый огонь. Нам повезло, что автомат имелся только у одного. Они успели убить и ранить несколько наших, но остановить остальную массу были не в состоянии. Люди, сумевшие преодолеть простреливаемое поле, оставившие позади погибших товарищей, переступили порог страха.

Когда у автоматчика опустел магазин, его пригвоздили штыком к стенке траншеи. Лихорадочно дергавший затвор винтовки унтер-офицер стрелял до последнего, но был втоптан в землю. Остальных закололи штыками.

Двое пулемётчиков разворачивали на треноге пулемет. В них стрелял из нагана в упор один из командиров взводов. Несмотря на ранения, они сумели переставить пулемёт, но смуглый боец, выскочивший вперёд, ударом приклада свалил одного пулеметчика. Второй упал, пробитый пулей.

Но десятка два немцев, перескочив через бруствер, отступали. Грамотно, перебежками, прикрывая друг друга огнём. За ними сгоряча кинулись наши. Упал один, второй боец. Я поймал за обмотку пытавшегося броситься в погоню парня: «Куда?! Стреляй отсюда!» Несколько фрицев остались лежать на поле, но остальные нырнули в овражек и исчезли. Хотя мы и выбили противника из траншеи, заставили его отступить, но и сами понесли значительные потери. Значит не всё предусмотрели, и не научились ещё воевать. Главная же ошибка состояла в том, что мы забросали эти окопы гранатами, и сразу проскочили дальше. Любая наука всегда даётся нелегко, а военная – тем более, дорогой ценой, жизнями людей…

Запомнилось большое число тяжелораненых. Не менее двух десятков. Те, кто угодили под пулемётные очереди, были ранены сразу несколькими пулями. Немецкие МГ-34 со скорострельностью пятнадцать выстрелов в секунду прошивали тела насквозь, дробя кости на мелкие осколки. Я впервые увидел действие разрывных пуль. Попадание в тело означало почти неминуемую смерть. Бойцы, несмотря на умело наложенные повязки, истекали кровью… Их торопливо грузили на подводы. С фланга подошёл командир роты. Глядя на тела погибших и подводы с ранеными, спросил: «Ну что, получили боевое крещение?»

Полностью интервью 

Интервью Артем Чунихин

***

Портал «Я помню» — это уникальный сборник свидетельств ветеранов и участников Великой Отечественной войны. За почти 20 лет существования проекта командой проекта было опубликовано более двух с половиной тысяч интервью с участниками самого кровавого конфликта 20-го века. Общение со свидетелями гигантского исторического события, изменившего жизнь всего населения планеты позволило создать его мозаичное полотно, дополнить хранящиеся в архивах сухие документы живой эмоцией.