Сталин высмеял Радзинского

Свою первую пьесу Валентин Гафт, прежде ограничивавшийся жанром эпиграмм, посвятил Сталину. Впрочем, как настаивают Гафт и Виктюк, они делали спектакль не о Сталине, а о стране, которая недавно, выбирая пресловутое «имя России», чуть не присвоила это звание одному из самых кровавых диктаторов.

Повествование в стихотворной пьесе начинается от лица некоего дяди Коли, которому во сне является тиран: «Назначил мне свидание Сталин. / Пришел, уселся на диване. / Спросил, он дьявол или Бог…» Своим сном Коля спешит поделиться с писателем Эдиком, который день и ночь трудится в архиве над книгой, посвященной сами понимаете кому. Однако в архив является уже не Коля, а «отец народов». «Теперь я в нем живу, а он во мне», -- объясняет свою метаморфозу персонаж Гафта. Укоряя писателя за якобы передернутые факты, Коля-Сталин обращается к нему так: «Вернитесь, напишите вновь, / Души своей подняв архивы, / Еще страницу про любовь. / Ну, напишите, коль не спится, / Свою 105-ю страницу».

Тут просвещенная часть публики от души веселится. «Сто четыре страницы про любовь» -- легендарный спектакль Эфроса, в середине 1960-х сделавший 22-летнего Эдварда Радзинского одним из самых модных драматургов.

Уроки мастера

Лет 20 назад, в конце 80-х, Роман Виктюк поставил в Театре имени Вахтангова «Уроки мастера» -- фарс о Сталине, в котором вождь учил Прокофьева и Шостаковича сочинять музыку и заставлял Жданова плясать в женской комбинации. Сталина играл Михаил Ульянов, композиторов -- Юрий Яковлев и Сергей Маковецкий, а Жданова – Александр Филиппенко. Такого мощного гротеска Виктюк, увлекшийся шоу с эротическим уклоном, с тех пор себе не позволял.

Памятуя об «Уроках мастера», он позвал в свой спектакль Александра Филиппенко. Ему досталась не только роль струсившего перед Сталиным Эдика, но и целая вереница исторических персонажей -- в беседах с ними вождь отстаивает свою правоту. Филиппенко, как и прежде, с удовольствием берется за острые шаржи, точно копируя высокий голос Радзинского или походку Жванецкого. Однако время фарсового осмысления эпохи большого террора давно миновало.

Валентин Гафт деликатно, можно даже сказать, изысканно перевоплощается в Сталина – без грима, без пресловутых усов, едва намекая на грузинский акцент. Главное же в его игре не акцент, а паузы, во время которых, взобравшись на красную кафедру с гербом СССР, артист мрачно смотрит в зал. Если добавить, что над кафедрой нависает ухмыляющийся портрет Сталина (сценограф Владимир Боер установил на сцене двухъярусную металлическую конструкцию, с которой вкривь и вкось свисают портреты вождя), то впечатление возникнет неслабое. Однако его хватает на первые десять минут. Дело в том, что в пьесе совсем нет действия. Половину времени герои беседуют о судьбах родины, сидя за длинным столом. По бокам сидят фанерные истуканы, к которым Сталин обращается как к членам политбюро. Или, взобравшись вдвоем на кафедру, разглядывают публику. При этом Филиппенко-Радзинский откровенно гримасничает.

Зюганов, здрасьте!

Виртуоз по части едких эпиграмм, Гафт и на этот раз афористичен и краток. В результате пьеса рассыпается на ряд острот, а внятное целое понять трудно. Удачно найденные рифмы так и норовят увести автора от основного сюжета. Начав отстаивать свою историческую правоту, Сталин то и дело отпускает довольно бессмысленные колкости в адрес Эдика: «Какой, однако, вы смельчак: то за перо, то на стульчак!». Маршалу Жукову он признается, что побоялся делить с ним власть, Зюганова журит за привычку разъезжать на иномарках. Возникает в спектакле и тень Анны Ахматовой -- ее старческий голос, читающий «Реквием», Сталин пытается заглушить своими воплями. По части вкуса эта сцена вызывает наибольшие сомнения.

Мгновенные переходы Сталина от эпически спокойного решения всех расстрелять к истерическим обещаниям всех выпустить можно объяснить не припадками ярости, свойственными тиранам, а неопытностью Гафта-драматурга и Гафта-историка.

Сегодняшний день дает ему поводов для острот куда больше, чем эпоха сталинизма. «В России каждый президент есть генеральный секретарь», -- бросает он Зюганову после «здрасьте». Сцена, в которой Филиппенко-Зюганов пытается влезть на кафедру, держа в каждой руке по траурному венку, – одна из самых остроумных. Но вот за что автор высмеивает Жванецкого, понять трудно. «Ну хоть бы раз, для интереса, / Сатирик был бы не еврей», -- бросает Гафт в зал. И зрители, окончательно решившие, что попали на передачу «Аншлаг», хохочут так же дружно и радостно, как минутой раньше аплодировали советским песням.

Надо сказать, эти бездумно-радостные овации во время спектакля действуют куда более удручающе, чем все эстетические несовершенства постановки.

Поскольку он всегда в Кремле

Принято считать, что у Германии и России в ХХ веке было много общего -- у них Гитлер, у нас Сталин. Они осудили своего диктатора, мы – своего. Однако попробуйте себе представить, что немцы проголосовали бы за Гитлера в шоу «Имя Германии». Или что в немецком школьном учебнике фюрера назвали бы «эффективным менеджером». А ведь в некоторых наших учебниках так и написано…

Собственно, оттого Гафт и сочинил свою пьесу –  художники, заставшие эпоху великого террора, пытаются выполнять функции, которые до сих пор не взял на себя закон.

И поскольку  разговоры про «отца народов», поднявшего страну из руин, неистребимы, а попасть под суд за пропаганду сталинизма у нас (в отличие от пропаганды гитлеризма в Германии) нельзя, то пьесы, подобные сочинению Гафта, будут появляться еще не одно десятилетие. Как весело распевает в спектакле Сталин, насвистывая на мотив песенки Окуджавы, «поскольку я всегда в Кремле…».