На Чеховском фестивале, проходящем при поддержке Министерства культуры РФ и Райффайзенбанка, сыграли спектакль «Эоннагата» - необычный проект, в котором великая балерина Сильви Гиллем выступает как драматическая актриса, а маэстро современной режиссуры Робер Лепаж пробует себя в танце.
Шевалье, вы женщина!
Биографию таинственного шевалье д’Эона, служившего при дворе Людовика XV, шпионившего по всей Европе и легко менявшего пол по мере служебной необходимости (на лондонской бирже делались ставки на то, какого он на самом деле пола) можно было бы назвать куртуазной, пряной, эротичной, какой угодно. Но воплощать ее на сцене взялся Робер Лепаж – и история о знаменитом трансвестите доросла до почти трагических высот.
Переодевшись в женское платье, шевалье выведывал секреты императрицы Елизаветы Петровны, в мужском - помогал Франции заключить выгодный мир с Англией. На закате дней бы вынужден зарабатывать на хлеб выступлениями в цирке, а окончил, вернее, окончила (в старости шевалье звался мадемуазель де Бомон) свои дни в нищете, напоследок вызвав шок у освидетельствовавшего ее труп эскулапа – тот обнаружил у почтенной старушки отлично слепленные тестикулы.
По мотивам этой диковинной судьбы Робер Лепаж сочинил поэтичную притчу о двойственной природе человека и о том, что даже самый благородный герой не застрахован от унизительной нищеты, скабрезных сплетен и финального вспарывания живота в прозекторской.
Соединив в названии имя «Эон» и японское «оннагата» (так в театре кабуки называют актера-мужчину, исполняющего женские роли), Лепаж позвал в качестве партнеров и соавторов балерину Сильви Гиллем и ее хореографа Рассела Малифанта.
Хотя за минувшие два сезона «Эоннагата» объездила все самые престижные площадки, критики так и не сошлись, называть ее драмой, балетом или современным танцем. Есть и те, кто считает «Эоннагату» – шуткой гениев: Лепаж, мол, непрофессионально двигается, зачем Гиллем с Малифантом распевать на сцене дурацкие песенки о причудливом двуполом шевалье, тоже неясно.
В теле как в трюме, в себе как в тюрьме
Мощный, атлетически сложенный Рассел Малифант, являющийся на свет из недр огромного кимоно, увенчанного женской головкой – кимоно вспарывается изнутри мечом, словно при харакири; изысканная и рыцарственная Гиллем , в голосе которой (голос этот мы услышали впервые) различимы нотки стального мужества. Сам Робер Лепаж, убедительный и в роли самурая с деревянным мечом, и в облике Елизаветы Петровны: напудренный белый парик, огромный красный веер и красные котурны...
Есть ли тут к чему прицепиться, упрекнув исполнителей в посягательстве на чужую территорию? Может быть, и да. Однако они владеют чем-то, что позволяет иллюстративному поначалу действу достичь поэтического накала. Не случайно на память приходят стихотворные драмы Марины Цветаевой, в которых Анри с той же легкостью превращался в Генриетту, как шевалье д' Эон - в тонконогую мадемуазель де Бомон. Завораживающий эпизод, в котором Гиллем и Малифант танцуют мужскую и женскую ипостаси шевалье, а потом исчезают, как бы растворяясь в зеркале, куда глядится одряхлевшая де Бомон, заставляет вспомнить горькие цветаевские строки: «В теле как в трюме, в себе как в тюрьме».
Так вот о чем, на самом деле, повествует Лепаж. О том, что изысканность поз и упругие мускулы рано или поздно сменятся такой вот громоздкой тенью у зеркала. И о том, что, сколько не совершай подвигов во имя родины (по Лепажу выходит, именно тем и занимался), тебя не оценят и уж тем более – не заплатят.
Черпающий вдохновение в масскульте, не чурающийся и попсы, Лепаж, как обычно, смешивает в спектакле высокие и низкие жанры. Ключевой в судьбе героя эпизод - визит Бомарше (драматург, как и известно, был и дипломатом), сообщающего о смерти Людвика XV, стилизован под современный ситком. Посланник Людовика XVI выпрашивает у д‘ Эона письма, от которых зависит судьба Франции, и заодно пытается «вручную» проверить его половую принадлежность – под взрыв хохота, записанного на пленку. Шевалье отвечает пощечиной, требуя взамен бумаг – приличное содержание и возможность вернуться на родину. А хохот на пленке все усиливается.
Хитрый автор «Севильского цирюльника» проведет д'Эона, отберет и ценные письма, и меч, и мужское платье. Против воли облачившись в женский корсет, он оставит себе лишь орден – как единственное доказательство своей былой доблести. Уже нелепой матроной в чепце он/она будет размахивать шпагой в цирке, став посмешищем толпы. И как-то сама собой окажется на столе в анатомическом театре. Сверху, раскачиваясь на каком-то вселенском ветру, спустится лампочка, два эскулапа взмахнут ножом, изобразят удивление и, стащив с себя резиновые перчатки, замрут друг у друга в объятьях. Притворятся больше не зачем: эта старая дама – и есть то, что объединяло их мужскую и женскую суть.
И наблюдая все театральные чудеса, которыми Робер Лепаж владеет как никто другой: охая от восторга, когда в зеркале медленно меркнут отражения (дело рук еще одного мастера – художника по свету Майкла Халлса ), фигурки Гиллем и Малифанта сами собой взмывают вверх и стройный шевалье в очередной раз оказывается престарелой дамой, вдруг ловишь себя на мысли, что, по сути, о великой Гиллем и ее не менее прославленных партнерах мы знаем столько же, сколько об их герое. Все они меняют парики, платья и, кажется, саму свою телесную оболочку с поразительной ловкостью . Но кто они, каковы на самом деле, чем живут и почему, собственно, огромный зал замирает, не в силах отвести от них глаз – мы не знаем. Как писала когда-то Цветаева: пленные духи.
