Русский след в Лондонской опере

Во власти чар "Онегина"

До Чернякова нога российских постановщиков оперы, да и вообще каких-либо наших постановщиков, будь то хореографы или драматические режиссеры, в Лондоне практически не ступала. И дело не только в том, что англичане более разборчивы и капризны в этом вопросе, чем прочие европейцы. Скорее всего, проблема в отсутствии прочных связей между русским и английским театрами. Сейчас, когда «Симону» Чернякова ведущие лондонские критики выставили по три-четыре из пяти возможных звезд, ситуация с россиянами в Англии наверняка начнет меняться к лучшему, хотя прогнозировать трудно.

Черняков совершенно очаровал английскую публику своим «Евгением Онегиным», которого показали в Ковент Гарден прошлым летом, во время гастролей Большого театра, хотя приглашение на постановку от Английской национальной оперы, базирующейся в театре «Колизей» он получил задолго до этого. АНО вообще гораздо более смелый и креативный оперный дом по сравнению с несколько консервативным театром Ковент Гарден. Музыкальные руководители (Антонио Паппано в Ковен Гарден и Эдвард Гарднер в АНО) обоих театров - очень современные и вменяемые люди, но первый вынужден согласовывать собственные авангардные вкусы со спросом аудитории, а второй, по сути, может делать, все что захочет – публика в театр все равно повалит, так как все оперы там исполняются на английском языке. Нерезиденту временами эта традиция АНО кажется скучной, так как английская речь слишком плоско объясняет оригинальные итальянские или немецкие слова в либретто, но чаще английский либреттист-переводчик оказывается каким-нибудь знаменитым британским поэтом или писателем и новый текст звучит лучше оригинала.

Англичане оценивали работу Чернякова, в основном, отталкиваясь от его же «Онегина», который можно было увидеть в Лондоне. И сравнение двух спектаклей получилось скорее не в пользу «Бокканегры», что понятно. Мало кто из англичан ездил в Экс-ан-Прованс смотреть «Дон Жуана», в Мюнхен – за замечательными «Хованщиной» и «Диалогами кармелиток» или в Париж – на «Макбета». Не говоря уже о революционном «Воццеке» в Москве и старых постановках Чернякова - «Тристан и Изольда» и «Жизнь за царя» - в Мариинском театре. Другой точкой отсчета была другая версия оперы «Симон Бокканегра», показанная в Ковент Гарден прошлым летом необыкновенно сильным составом – с культовым басом Ферруччо Фурланетто в роли Фиеско и Пласидо Доминго в новой для него баритональной партии Симона.

Как в кино

В своем «Симоне» Черняков полностью отказался от исторических реалий - никакой Генуи начала XIV века, никаких дожей и никаких палаццо. Герои его спектакля – люди не сегодняшнего дня, но скорее киношные типажи из картин про 50-е-60-е годы прошлого века, такие, про которых он ставит всегда. Согласно либретто опера начинается с Пролога, действие которого уводит зрителя на двадцать четыре года назад от времени первого действия. Молодого пирата Бокканегру демократы Генуэзской республики против его воли выбирают дожем. И, пользуясь своей новой властью, он хочет жениться на любимой женщине из клана аристократов-гвельфов, однако бедная Мария неожиданно умирает. Прижитая любовниками дочь Амелия передается на руки кормилице, но и та неожиданно умирает и малютка исчезает как из поля зрения Симона Бокканегры, так и своего дедушки Якопо Фиеско, отца Марии. Начало оперы застает совсем другую Геную и совсем другого Бокканегру. Пират-романтик постарел, обозлился и потерял себя.

Черняков обыгрывает эту сцену наступившего в стране (Генуе) неблагополучия в стилистике культового американского художника Эдварда Хоппера. В 1942 году Хоппер нарисовал свою самую знаменитую работу «Полуночники». Он начал работу над ней сразу после событий в бухте Перл-Харбор, когда по всем Штатам распространилось чувство мрачности и подавленности, переданное в картине. На полотне изображены ночные посетители закусочной, погруженные в собственные мысли. Тема «одиночества в большом городе» с полотен Хоппера перебралась в фильмы Дэвида Линча и оттуда уже к Чернякову, регулярно подпитывающегося в мировом кинематографе.

В его спектакле по-линчевски одиноки и безнадежны все, кроме пары самых молодых – Амелии и Адорно. Эти нашли маленькое спасение в молодежных субкультурах – готика, панк, битники, рокеры. Поскольку опера носит ярко выраженный политический характер, Черняков ввел и пародии на деятелей российского Верховного совета ельцинских времен. Англичане, конечно, не в силах признать в Симоне Евгения Примакова, но это уже их проблема.

В целом, режиссер не сделал серьезных открытий в опере, требующей затраты душевных сил и времени точно не меньшей, чем ему понадобилось для «Евгения Онегина» -- в запасе у Чернякова, разрываемого на части тремя театрами одновременно, не было ни того, ни другого. Начал он почти гениально -- с культовой хопперовской закусочной, символизирующей одиночество человека в мире, независимо от его социального статуса, а дальше непродуманная до финала концепция стала провисать. На премьере Чернякову, который сам (с помощью коллег из постановочной части Большого театра) делал декорации и костюмы, достались цветы и аплодисменты, но его успех не сравним с успехом исполнителей. Главные овации сорвал Эдвард Гарднер, руководитель театра и дирижер «Симона». До сего времени он не слыл знатоком вердиевских партитур. Но молодым маэстро свойственно быстро осваивать новые пласты музыки. Раньше его коньком считалась вызубренная еще с кембриджской скамьи английская музыкальная традиция и опусы XX века, включая веристов и русских композиторов, а теперь он и с Верди стал на «ты». Блеснул Бруно Капрони в роли Симона, но его специально вызвали с юга, чтобы согрел своим теплым баритоном холодный звук английских слов. Американка Рена Хармс в роли дочери Симона и внучки Фиеско Амелии понравилась больше как актриса, нежели хорошее сопрано, но она молода и как говорится, еще наберет обороты. Остальные вокалисты – Брендли Ширретт в роли Фиеско, Питер Оти – Габриэль Адорно, Роланд Вуд – злодей Паоло соответствовали традиционно высокому уровню певцов АНО.