Памяти брежневского застоя посвящается

Вновь я посетил тот уголок...

Пару лет назад бывший филолог и начинающий режиссер Константин Богомолов начал репетировать в «Табакерке» «Алису в Стране чудес». Репетиции буксовали, спектакль не получился. Теперь он вернулся к «Алисе», подселив ее героев в пушкинский, вернее довлатовский, «Заповедник».

Параллель между советским житьем-бытьем и абсурдистской литературой давно стала частью советского фольклора. Недаром наш народ придумал переиначить официозную строчку в «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», назвал отчизну «Абсурдистаном» и «Страной чудес без тормозов». Так что ход режиссера вполне логичен. Однако трудно было ожидать, что проза Довлатова подсветится таким вкрадчивым светом безнадежности, выход из которой -- только смерть.

Написанную от первого лица автобиографическую повесть Довлатова, герой которой именует себя «Борис такой-то», режиссер пересочинил заново, наполнив спектакль приметами времени, знакомыми каждому, кто еще помнит наш советский заповедник.

Поначалу крошечная сцена «Табакерки» превращается в чердачный приют ленинградской богемы, где поют под гитару, бросаются с крыш -- потому что картины не покупают, а рассказы не печатают, лежат в психушке, сидят в тюрьме, выходят на свободу -- и повторяют все сызнова. Бог знает как, но художнице Ларисе Ломакиной удается создать ощущение, что мы глядим на город сверху. Внизу, в глубине, поблескивает Нева, а здесь, на крыше, интеллигент и острослов Борис (в него перевоплотился актер Дмитрий Куличков, герой фильма «Бубен, барабан», которого зритель привык видеть в ролях простых залихватских мужичков) знакомится с Татьяной (Олеся Ленская). Их встречу осеняет грустный Ангел с рваными газетными крыльями, наряженный в пушкинский фрак (Яна Сексте).

Предыстория жизни героя вырастает как бы сама собой -- из незаметно меркнущего света, психоделической музыки. Вот так в «Солярисе» Тарковского на поверхности фантастического Океана сами собой образуются причудливые картины, напоминающие астронавту о событиях его прошлой земной жизни. Собственно, именно у Тарковского Богомолов позаимствовал эту атмосферу вязкой печали, этих таинственно молчащих женщин и тревожное ощущение непоправимости -- словно судьбы героев давно решены, а перед нами не жизнь, а лишь ее слепок. Молодой Брежнев на портрете незаметно превращается в старика. Ангел оказывается заморышем с крысиными косичками, ради которого Татьяна таскает тяжелые авоськи, задабривает злобную училку конфеткой, а Борис, все больше сутулясь, день и ночь стучит на машинке. Эти десять лет жизни героя проходят за десять минут.

История же с Пушкинским заповедником, куда Бориса гонит безденежье и безнадежность (его рассказы не печатают, публикация на Западе грозит арестом) и где он узнает о решении жены отправиться в эмиграцию, длится еще полтора акта и играется куда веселее. Здесь режиссер смачно и озорно иллюстрирует довлатовскую прозу, населяя сцену изнывающими без мужского пола экскурсоводшами, разбитными официантками и ханжами-бухгалтершами, обмирающими над затертым до дыр журналом «Бурда», мужиками, готовыми раскулачить соседа за то, что не дал на водку, стукачами и бездарными писателями, что в советских условиях часто одно и то же. Бежать отсюда бесполезно. Пытаться что-то поменять -- тем более.

Задом наперед

Описать же этот заповедник можно словами известной частушки: «Хочешь жни, а хочешь -- куй…», далее по тексту. А можно как у Льюиса Кэролла. «Скажите, а куда мне отсюда идти?» -- спрашивает то ли Ангел, то ли Алиса пьяниц в ресторане «Лукоморье». «А куда ты хочешь попасть?» -- отвечает «член СС писателей» Стасик Потоцкий (Алексей Комашко). И вкрадчиво поясняет: «Мы убили время. Здесь всегда шесть -- время пить… чай».

Прибавьте к этому парочку интеллигентов, стекленеющих от самогона под пугачевский припев «Жизнь невозможно повернуть назад!»; их печальных жен в выцветшем ситце; сельского гармониста, выводящего пугачевский же «Айсберг» как реквием; кильку в масле, пиво с водкой, бутерброд с ветчиной в промокшей от жира газетке; пожилого гэбиста (Алексей Золотницкий), целующего в пузо какого-то малыша на пляже (о, этот премьерский поцелуй!). И финальную сцену, в которой Белая Королева (изумительной Розе Хайруллиной достались все возрастные роли) учит героя, что жить надо задом наперед: вот королевский узник уже сидит в тюрьме, а преступление совершит только через две недели. «А может, он его вообще не совершит?» -- изумляется Борис. -- «Тем лучше!»

В общем, мало-помалу сквозь черты Wonderland-80 начинает проступать сегодняшний день. Приключения героя, мающегося в заповедном «совке», а потом тщетно пытающего успеть на проводы жены, все больше напоминают состояние современного, внезапно повзрослевшего человека, замыслившего не столько эмиграцию из вечного «совка», сколько бегство от самого себя. Это ведь главная примета наступившей зрелости -- утрата всех иллюзий, недовольство собой, последняя попытка начать все заново. Вот, наверное, поэтому спектакль 35-летнего Константина Богомолова наполнен такой безысходностью. Героя Довлатова из многодневного запоя выводит звонок жены, финал повести открыт. Герой спектакля до изнеможения крутит педали стоящего на месте велосипеда, прыгает в лодку, застывшую в бутафорской Неве, и в конце концов сворачивается мертвым клубком под радостный олимпийский припев «До свиданья, наш ласковый миша!».