Шиллера зарядили адреналином

Тенденция сезона: лучшие оперные режиссеры, грозящие превратить оперу из самого консервативного жанра в самый передовой, один за другим пробуют себя в драме. Дмитрий Бертман выпускает «Директора театра» -- спектакль по мотивам «Моцарта и Сальери» с Михаилом Филипповым и Игорем Костолевским. Дмитрий Черняков после сенсационного оперного «Воццека» репетирует драматическое «Сочинение по случаю» по рассказам Чехова. А Василий Бархатов, автор нашумевших премьер Мариинки, лауреат прошлых «Золотых масок» и номинант будущей «Маски» за мюзикл «Шербургские зонтики», ставит Шиллера на малой сцене Театра имени Пушкина.

Не самая популярная театральная площадка, рассчитанная от силы на 200 зрителей, имеет все шансы стать одним из модных мест: спектаклю Бархатова заметно не хватает мастерства, зато в нем столько драйва, что его смело можно рекомендовать даже самым далеким от театра знакомым -- вместо коктейля с адреналином.

Игроки

По Бархатову, братья Франц и Карл фон Мооры не так противоположны друг другу, как в драме Шиллера. Коренастые, невысокие Франц (Евгений Плиткин) и Карл (Владимир Моташнев) заметно схожи внешне (у Шиллера Франц -- урод, а Карл -- красавец) и одержимы одной страстью -- страстью к театрализации жизни. Но если лишенный наследства Франц ведет тайную игру против отца и брата в надежде завладеть их деньгами и положением, то вращающийся в кругу золотой молодежи Карл поначалу играет без всякой цели просто потому, что он и его университетские приятели пристрастились к домашнему видео, как к наркотику. Все свои пирушки и дурачества они снимают на камеру. Ради съемок Карл произносит эффектный монолог в гробу и подвергается символическому удушению. Получив из дома письмо с проклятием отца, он клянется стать атаманом шайки разбойников и все еще позирует перед камерой. Похоже, в реальность происходящего он верит, только когда кто-то из шайки радостно рапортует: в сожженном ими городе погибли 85 человек – беременные, старики и дети. В спектакле Бархатова с помощью художника Зиновия Марголина, вписавшего и дом Мооров, и шайку разбойников в крошечное пространство малой сцены, это выглядит так. Карл и его приятели смотрят отснятую пленку, восторженно гогочут, узнавая в кадре самих себя. Постепенно воцаряется тишина – на экране все чаще мелькают носилки с телами погибших.

Убийца Шиллера

Как утверждает режиссер, он не собирался морализировать – хотел лишь сделать «моментальный снимок сегодняшнего дня». Бархатов, кстати, и себя называет разбойником. По его словам, он поступает со стариком Шиллером так же, как Франц со стариком Моором. Хотя, честно говоря, то, что он делает с пьесой, -- вовсе не разбой и насилие, а талантливое, хоть и не всегда последовательное, осовременивание.

По Бархатову, беда «Разбойников», то есть наша с вами беда, в том, что видео увлекает нас куда больше, чем реальность. В прологе спектакля на фасад дома графа Моора транслируются кадры перформанса, устроенного в «Ашане» группой арт-провокаторов «Война»: покупатели, разгуливающие среди продуктовых стеллажей, обнаруживают вместо рекламных плакатов тела висельников. Видео обрывается, фасад отъезжает в глубину, и старый Моор (Юрий Румянцев), сидя в кресле, крутит ручку кинопроектора, в тысячный раз пересматривая хронику мировых войн и похороны Сталина. Похоже, хроника занимает графа куда больше, чем интриги Франца, ловко оклеветавшего своего брата.

Больше всего в этом доме дорожат видимостью благопристойности: справа от отъезжающего в глубину фасада стоит рояль, на котором отличный джазовый пианист Игорь Горский играет песни Шуберта. Их то и дело распевают по-немецки герои спектакля. Невеста Карла Амалия (отличная работа Анастасии Лебедевой), охраняющая старшего Моора от козней Франца, поет ностальгические «Засохшие цветы». И издевательскую колыбельную – в ответ на домогательства Франца. Отправляясь в богемские леса, будущие головорезы горланят «В движении мельник должен жить», сопровождая песню неприличным канканом. И это сто раз повторенное лающими голосами «Das Wandern» («В движении») вдруг отчетливо напоминает о свастике, которая тоже ведь – романтический символ вечного движения…

Невидимый Пастор

А уж как хорош поющий Франц Евгения Плиткина! Сентиментальная любовь к музыке, которой он отдается в перерывах между злодействами, заставляет вспомнить «Заводной апельсин» Стенли Кубрика, герой которого, помнится, подвергался перевоспитанию с помощью Бетховена. Зло в спектакле поначалу выглядит обаятельным. Оно бодрит, возбуждает и веселит. Однако блюстители нравственности могут быть спокойны: порок обязательно будет наказан. Сцены раскаяния и смерти Франца у Бархатова выходят, пожалуй, даже страшнее, чем у Шиллера. Долгий и скучный диалог Франца с Пастором здесь сделан как разговор по телефону. Беседа транслируется по громкой связи. Поначалу на том конце бросают трубку, но Франц перезванивает. Услышав о том, что самый тяжкий грех – отцеубийство, приходит в неистовство и переспрашивает снова и снова, пока оторопевший слуга не протягивает вырванный с мясом шнур. Телефон давно выключен, но голос невидимого Пастора продолжает звучать…

Сыграны и поставлены «Разбойники» не всегда ровно: сильные сцены соседствуют с весьма необязательными. Однако здесь столько точно схваченных деталей – вроде любопытных мальчишеских улыбок, с которыми совершаются кровавые злодейства, или Франца, который, прижимая руку к отцовскому сердцу, так и норовит содрать с его груди орденок... Словом, хочется верить, что спектакль этот сделан на вырост и для режиссера, и для артистов.

Когда они выбегают на поклоны под грохочущую, как на дискотеке, музыку, заметно, что сам Василий Бархатов чувствует себя немного атаманом -- и откровенно купается в этом чувстве. Что же, все бы разбойники были такими.