Новая жизнь человека без селезенки

Неудобный профессор

Дональд Рейфилд родился в 1941 году в Великобритании. В юности преподавал русский язык австралийцам. В Москву впервые приехал в 1960 году. Поверив советской пропаганде о самой свободной в мире стране, отправился в Казань -- посмотреть город, о котором рассказывается в фильме Эйзенштейна «Иван Грозный». Из Казани его, как шпиона, доставили под конвоем в Москву, где Дональду пришлось просить прощения у чиновников КГБ за безвизовый въезд в закрытый город. Через восемь лет он вернулся в СССР. Спел во время застолья песню про Солженицына и крымских татар и вскоре был отправлен домой. Однако через три года он вернулся снова уже как ученый, пишущий биографию Пржевальского.

На пресс-конференции, предваряющей телефестиваль, Рейфилд смутил русских коллег замечаниями о том, что «Иванов» -- пьеса сносная, а «Леший» и «Платонов» -- плохие; что в Англии Чехов жив, но принимает новые формы потому, что традиционные постановки безмерно надоели.

Книгу «Жизнь Антона Чехова» Дональд Рейфилд написал в конце 90-х. Еще до того, как ее перевели на русский, чеховеды стали упрекать его в непочтительности. Ведь Рейфилд без утайки описал дремучую купеческую семью Чеховых, перечислил всех любовниц, невест и отвергнутых друзей. А эпиграфом к первой части биографии поставил замечание самого Чехова (правда, обращенное к коту): «Кто бы мог ожидать, что из нужника выйдет такой гений!»

Парадокс в том, что после «очернительной» биографии Рейфилда умерший от чахотки в 44 года, всю жизнь кормивший огромную родительскую семью и не успевший создать собственной Чехов предстает фигурой еще более трагической и величественной, чем казалось раньше.

Хуже, чем чахотка

- Как вы пришли к Чехову?

- Случайно. В школе я хорошо выучил немецкий, потом, чтобы дразнить учителей, стал учить чешский. Но в университете мне сказали: «Дурак, как можно учить чешский, не зная великий русский язык?» Потом я попал в Австралию в качестве преподавателя. Мои ученики были русские, из Харбина, им было очень забавно, что обучать их родному языку прислали англичанина. По-моему, я больше учился у них, чем они у меня. Для начала решил поставить вместе с ними пьесу «Дядя Ваня». В зале сидели эмигранты, в основном англосаксы, которые редко ходят в театр. Мы поставили пьесу по-русски. Видимо, они пришли из праздного любопытства. Но во время спектакля в зале заплакали. Вот тогда я понял, что такое Чехов... С тех пор я начал им интересоваться. Но только когда рухнула советская власть и открыли архивы, я узнал, какие здесь хранятся материалы! Чувствовал себя, как мальчик в кондитерской, не знал, с чего начать.

- У нас не принято выносить сор из избы. Как известно, Мария Павловна Чехова после смерти брата фиолетовыми чернилами заштриховала в его письмах все слишком откровенные, на ее взгляд, пассажи. Иногда мне кажется, что ваша книга появилась как реакция на эти ханжеские фиолетовые чернила…

- Да, вы правы. Было ведь постановление политбюро против опошления и дискредитации Чехова. Оно появилось как реакция на полное собрание сочинений -- зеленый тридцатитомник, выходивший с 1974 по 1983 год. Это издание было большим достижением для советского времени, хотя там все-таки много купюр в письмах. В отделе рукописей в РГАЛИ все эти письма лежат. Когда их почитаешь, открывается совершенно другой взгляд на Чехова. Насчет Марии Павловны: в принципе она почти все сохранила. Сестра или жена, которые переживают великого художника, зачастую просто сжигают то, что «неудобно» хранить, но Мария Павловна ничего не сожгла. Да и сам Чехов, который совсем не хотел написания своей биографии, сохранял каждый клочок бумаги.

- Почему?

- Семейная традиция. Они не выкидывали даже газеты и старые счета. Так что весь компромат на себя Чехов сохранил.

- Когда последовательно читаешь вашу книгу, возникает стойкое ощущение жуткой семьи, которая сперва подрубила ему крылья в юности, а потом высосала все соки…

- Он так никогда и не освободился от родительской семьи, даже когда женился. Трудно представить себе такую семью, в которой все зависят от тебя материально -- это тяжкое бремя! Быть может, это даже хуже, чем чахотка, в том смысле, что отнимает все силы. В начале я даже думал назвать свою книгу «Чехов и его братья». Без братьев не понять, чем он жил.

- В России ваша книга вышла в 2005-м. Первая реакция русских коллег?

- Неоднозначная. Некоторые чеховеды, и в России, и в Америке, сочли, что неприлично копаться в частной жизни Чехова и Ольги Книппер. Как будто Ольга Книппер -- их любимая тетя, старая дева и нельзя оскорблять ее память. Писали даже, что «эта женщина уже не может защищаться». Я думал: Лукреция Борджия тоже уже не может защищаться, но это не мешает историкам о ней писать. Думаю, реакция была от того, что еще не привыкли к жанру английских биографий. Хотя сейчас в России такие биографии появились. «Пастернак» Быкова, «Бродский» Лосева написаны совершенно в том же духе. Как говорят англичане, «с бородавками», то есть без излишнего почтения. В какой-то момент я заметил, что меня перестали приглашать на чеховские конференции, потому что я сам стал предметом обсуждения, а не участником. Поэтому сейчас я очень рад приехать в Москву. Могу вам признаться, что последние несколько лет я отошел от Чехова -- занимался составлением большого англо-грузинского словаря. Пять лет сидел за компьютером, ездил в Тбилиси. Грузинский язык -- это мой давний интерес.

Чекисты танцуют фокстрот

- Знаю, что вы заново перевели на английский «Мертвые души». А совсем недавно написали книгу «Палачи Сталина»…

- Я ведь не историк, но после биографии Чехова мой литературный агент сказал: вы специалист по драматургам с сексуальными проблемами, почему бы вам не заняться Стриндбергом? Я начал читать все, что выходило о Стриндберге, и очень скоро понял, что такого неприятного человека я в жизни не встречал. Агенту я сказал, что лучше проведу вечер с Лаврентием Павловичем Берией, чем со Стриндбергом -- Берия человек более гуманный. Агент ответил: хорошая мысль. Так я занялся чекистами и их отношением к Сталину. К этому времени доступ к архивам стал относительно свободен. Я несколько лет изучал архив Сталина и Дзержинского. Стучался на Лубянку, к чекистам, хотел изучить фонд Менжинского (он ведь был настоящим графоманом!), но они не подпускают. Но и о Берии я нашел много интересного. В конце концов получился Сталин и его подручные. За последние пять лет появилось много интересных материалов. Скажем, все эти странные письма Ежова. Он, например, пишет, что каждый новый чекист должен учиться танцевать фокстрот, а если не умеет, не сможет встречаться с иностранцами в гостинице. И это именно во время великого террора: все чекисты танцуют фокстрот! Такая фантасмагория среди жестокости и ужаса. К моему удивлению, издательство НЛО выпустило мою книгу без купюр. Я сам заново написал ее по-русски.

Полечиться у Чехова

- Ваш издатель назвал Чехова драматургом с сексуальными проблемами. А бывают драматурги без проблем?

- Не уверен. Просто каждый решает свои проблемы по-своему. Нормальных людей не существует.

- Стриндберг был плохой человек?

- Стриндберг был садистом, он подталкивал людей к самоубийству, мстил. Я никак не могу решить, мало его секли в юности или слишком много, но видно, что человек был совершенно испорчен.

- А Чехов? Его, как видно из вашей книги, страшно много секли…

- Чехов в основном хороший. Я даже больше им любовался, когда заканчивал биографию, чем когда начал. Это, кстати, очень помогает. Если начинаешь биографию и разочаровываешься в человеке, то очень трудно. Давным-давно я написал биографию Пржевальского. Я начал, думая, что это великий исследователь природы, а он оказался таким противным, что я обрадовался, только когда он умирал. Внешностью и поступками он очень похож на Сталина. Есть же даже теория, что Пржевальский был настоящим отцом Сталина, но это легенда. Что касается Чехова... Поле его деятельности необычайно широко. Он ведь был и садовником, и, по-моему, неплохим врачом. Хотя Довлатов пишет: я люблю читать Чехова, но не хотел бы у него лечиться. А я вот думаю наоборот: если у тебя психиатрические проблемы, то именно у Чехова полезно полечиться.