«Ленком» открыл сезон премьерой «Вишневого сада». Эту «энциклопедию русской души» (так сказано в программке) Марк Захаров прочел не только как умный исследователь, но и как пылко влюбленный в пьесу. Настолько пылко, что решил растолковать зрителям то, что раньше оставалось в подтексте.
«Вишневый сад» Чехов писал лежа -- вставать было уже трудно. Пьесу, предвосхитившую скорую гибель всего российского уклада, назвал комедией. Действительно, смешно: достичь полного признания, расцвета творческих сил и умереть в сорок четыре года от туберкулеза.
У Захарова это горькое шутовство, трагическая нелепость не столько жизни чеховских героев, но всех нас, стало главным. Спектакль посвящен памяти Олега Янковского. Год назад он начинал репетировать роль Гаева вместе с Александром Збруевым. Теперь Янковского нет, но когда смотришь «Вишневый сад», сходу вспоминается, как в «Чайке» Тригорин Янковского едва успевал перепрыгивать из будуара Аркадиной в постель Нины Заречной. Эту чеховскую комедию Захаров тоже ставил как фарс.
Послесловие к «Чуду»
Мизансценами нынешний «Вишневый сад» напоминает захаровское «Обыкновенное чудо». Вернее, грустное к нему послесловие.Раневская -- Александра Захарова появляется столь же стремительно и помпезно, как когда-то король -- Евгений Леонов. Эта разорившаяся помещица также сумасбродна и смешна, как персонаж сказки Шварца.
Вместо усадьбы Раневской художник Алексей Кондратьев выгородил на сцене огромную стеклянную веранду, легко перемещающуюся, отчего пространство мгновенно меняется. Деревянные балки давно потемнели и изъедены жучком (реплика Раневской «я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом» в финале реализуется буквально). Однако света на этой веранде мало и вишневых веток в окнах не видно. В глубине сцены торчат тревожные, острые пики камышей. Так вот в чем дело: болото наступает на дом и глушит сад. Поэтому, когда вернувшаяся из Парижа Раневская, топнув ножкой, кричит: «Я хочу видеть мой сад немедленно!» -- домочадцы лишь опускают глаза.
Постаревшая, но так и не выросшая девочка, Раневская Захаровой кажется старшей сестрой Шарлотты (кстати, этого хотел и сам Чехов, поначалу называвший Раневскую комической старухой), без устали показывающей фокусы. Только у этой Раневской хватает ума и вкуса, чтобы понять: из полосатого клоунского трико она выросла. И мальчик Лопахин (звезда «Стиляг» Антон Шагин), настойчиво добивающийся ее любви, ей не пара. При всей своей взбалмошности она оказывается самой трезвой в этой кучке недотеп. Впрочем, в памяти остается не столько облик Раневской (в игре Захаровой пока очень много приблизительного -- движений, интонаций), сколько смех: легкомысленный, заливистый, чуть грубоватый. А что еще должно оставаться от клоуна?
Чехов дель арте
Как бывало в лучших постановках Захарова, в первые минуты спектакля полностью подпадаешь под обаяние происходящего на сцене. Когда чары рассеиваются, начинаешь вслушиваться в текст.
Режиссер вооружил артистов размышлениями о сути чеховских персонажей: из рыжей Шарлотты (ее в очередь играют Мария Машкова и Александра Виноградская), отплясывающей канкан на бильярдном столе, вышли все клоунессы Феллини; из наглого слуги Яши (Дмитрий Грошев) -- все персонажи Зощенко и Эрдмана; из льнущего к аристократии Лопахина -- меценаты Рябушинские и Морозовы. Сгустив краски и превратив образы почти что в маски комедии дель арте, Захаров, однако, отнял у персонажей большую часть текста. Актеры произносят не столько чеховские реплики, сколько режиссерский комментарий, торопливо (действие четырех актов уместили в два часа) разъясняя не читавшему пьесу зрителю происходящее.
Иногда получается смешно. Гаев (Александр Збруев) с одинаковым пафосом разглагольствует о том, как пострадал за свои либеральные взгляды, и тут же, без паузы -- о мужике, который, по словам Фирса (Леонид Броневой), съел на кухне полведра огурцов. Иногда получается слишком прямолинейно. Сходу ясно, что Петя Трофимов (Дмитрий Гизбрехт), нечленораздельно блеющий про революционную дорогу в светлое будущее, психически болен. Не то что светлого -- никакого будущего для него нет. Но чаще выходит пошловато. «У меня к вам Любовь… Андреевна, разговор», -- произносит, впервые увидев Раневскую, Лопахин, чтобы зритель сразу смекнул, что к чему.
В каком-то смысле Захаров обкрадывает самого себя, артистов и публику. Прихотливая чеховская игра -- заставить зрителя разглядеть, расслышать эту любовь, а актера -- сыграть так, чтобы текст шел про продажу имения, а подтекст -- про любовь, ломается. Остается умно и остроумно интерпретированный смысл. Как если бы содержание пьесы вам пересказал дипломированный филолог. Вроде бы забавно, но у Чехова куда лучше.
