Кирилл Серебренников увлекся криминалом

Достаточно наугад открыть любую страницу этой пьесы, чтобы просто охнуть от ее злободневности. Вот, скажем, финальный монолог бандита по прозвищу Мэкки Нож: «Перед вами гибнущий представитель гибнущего сословия. Нас, мелких кустарей, взламывающих честным ломом убогие кассы, поглощают крупные предприниматели, за которыми стоят банки. Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка? Что такое убийство человека по сравнению с использованием его в своих интересах?..»

Ни ноты назад

Нынешняя премьера Кирилла Серебренникова наверняка войдет в театральные учебники, ну хотя бы потому, что опера впервые за многие годы играется в первозданном виде: наследники Бертольта Брехта и Курта Вайля не разрешили русскому постановщику менять ни ноты в зонгах, ни слова в тексте. И тогда послушный режиссер сосредоточился на музыке, пригласив в качестве соавтора и дирижера Александра Маноцкова и расположив оркестр Московского ансамбля современной музыки прямо на сцене. А кроме того, заказал новый перевод текста (диалоги перевел Святослав Городецкий, а зонги -- Юлий Гуголев и Алексей Прокопьев). В результате вся шелуха, традиции и штампы, которыми оброс мюзикл, долгие годы шедший на Бродвее и постепенно превратившийся в сладкую музыкальную сказку, отпали сами собой.

В итоге Серебренников в сегодняшнем МХТ делает то же, что Брехт, в 1920-х годах переиначивший старинную «Оперу нищих» Джона Гея так, что только слепой не узнавал в этой викторианской Англии Берлин 1928 года. Так же и в нынешней мхатовской «Трехгрошовой» невозможно не увидеть реалии сегодняшней Москвы. Когда-то артисты Брехта, обращаясь к публике, разыгрывали историю знаменитого вора по прозвищу Мэкки Нож -- историю о том, что богачи и преступники не два разных, а одно и то же сословие. Кирилл Серебренников, нарядив шефа лондонской полиции (Алексей Кравченко) в милицейскую форму, сделав папашу Пичема (Сергей Сосновский) бывшим уркаганом, распевающим зонги как блатные песни, и отправив ватагу молодых мхатовцев просить милостыню у сидящих в партере, повествует о том же. Одетый в костюм-тройку, зажимающий под мышкой кобуру с микрофоном вместо револьвера Константин Хабенский в роли Мэкки Ножа обращает все свои монологи в зал, превращая спектакль в лихое ток-шоу, финалом которого может стать его собственная казнь.

Новые формы

Особую остроту премьере придает то обстоятельство, что Брехт во МХАТе за всю историю этого театра ставился только два раза -- в 1975 и 1995 годах, и то не слишком удачно. Театру, исповедовавшему систему Станиславского, свято сохранявшему «четвертую стену» между сценой и залом, брехтовское очуждение и прямые обращения к публике были противопоказаны. Сегодняшний МХТ лишь дальний родственник того классического театра, брехтовская сдержанность и отстранение от образа очень к лицу современным мхатовцам. Однако не отрефлексировать всю эту историю Серебренников не может. И потому Мэкки Нож в его спектакле, подойдя к рампе, берется за край занавеса, с удивлением рассматривая вышитую на нем чайку. А глава лондонских попрошаек папаша Пичем, разъясняя своим подопечным, что милостыню надо просить, потрясая богачей не натуральной бедностью, а искусством перевоплощения, цитирует монолог чеховского Треплева: «Нужны новые формы, а если их нет, то и ничего не нужно…»

Можно предположить, что какого-нибудь скандала после этой мхатовской премьеры не избежать. Слишком будоражит это зрелище, начиненное спецэффектами, видеотрюками, пародиями на старый Бродвей и нынешнюю Тверскую. Финальное же спасение героя от виселицы (по Брехту, сама королева дарует ему жизнь, дворянский титул и состояние) превращается в грандиозный фокус. Хотите знать какой -- отправляйтесь в театр.