На Чеховском фестивале показали австралийскую оперу «Навигатор». В ней симфоническая музыка сплетается с музыкой аборигенов, а певцы не только исполняют традиционные арии, но и транслируют звуки австралийской флоры и фауны. Поют, визжат и скрипят они, конечно же, о любви. В целом причудливое действо вполне соответствует своему названию: это действительно навигатор -- путеводитель по современному искусству.
Австралиец Барри Коски много ставил в театрах Европы. Несколько лет подряд возглавлял венский драматический «Шаушпильхауз», а выпущенная им в Венской опере «Коронация Поппеи» участвовала в Эдинбургском фестивале 2007 года. Потом Коски вернулся на родину, где и поставил оперное шоу «Навигатор». Либретто написала Патрисия Сайкс, соединившая индийскую «Махабхарату» и средневековый миф о Тристане и Изольде. А композитор Лиза Лим сочинила оперу, которую исполняют пять певцов-виртуозов и шестнадцать не менее виртуозных музыкантов из ансамбля «Элизион». Как водится в авангардных произведениях, сюжет здесь можно уяснить только с помощью программки. Да и не важно, кто перед нами -- Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта или персонажи некой австралийской притчи.
В контексте нынешнего Чеховского фестиваля в ряду разнообразных цирковых шоу присутствие этой постановки вполне логично. Ведь «Навигатор» не что иное, как оперный цирк, набор искусных музыкальных фокусов и трюков, прошитых единым сюжетом.
Поговорим о странностях любви
По взмаху рук дирижера Мануэля Ноули вполне традиционного вида оркестранты с легкостью меняют скрипки и свирели на бамбуковые трубы, губные гармошки и дудочки. В трагическую любовную арию врывается свист песков австралийских пустынь. По усыпанной песком сцене скачут полулюди-полукенгуру. Два тенора, контратенор и два меццо-сопрано поименованы в программке так: Навигатор, Старуха (ее черный хитон явно символизирует смерть), Шут, Возлюбленная и Ангел Истории.
Никаких реалистических персонажей здесь нет. Пожилой Навигатор (Эндрю Уоттс), костюм которого -- набедренная повязка да ботинки, что позволяет изучить множество татуировок на его торсе, куда больше похож на демона, распаляющего воображение Тристана и Изольды, чем на капитана корабля, на котором они плыли. Впрочем, Тристана в программке нет. Роль Изольды досталась Телайс Тревин. А вот ее любовника то и дело изображает Шут -- Омар Эбрахим, легко чередующий женские арии с мужскими.
Техника и вокальные данные австралийских певцов впечатляют. Со сложнейшими партиями они справляются, не только сидя в рядок перед неведомой дверью с красным фонарем (что символизирует не обитель жриц любви, а кабинет неведомого доктора, исцеляющего любовные недуги), но и катаясь по полу в любовном угаре, лежа на боку в ящике, напоминающем гроб, или изображая сексуальные домогательства.
Ангел из семейки Адамс
Самый яркий сюрреалистический образ и самая шокирующая вокальная партия достались Ангелу Истории -- Деборе Кайзер. В прологе она появляется в образе школьницы-переростка с длиннющим носом, темными кругами под глазами, тощими косицами и столь же тощим телом, едва прикрытым короткой распашонкой. Начав выпевать нечто вроде «с одним крылом я не могу подняться, а другое увязло в человеческих страстях», она передает это увязание буквально: нежное сопрано хрипнет с каждой нотой, сменяясь рычанием, кваканьем, бульканьем, так, словно звуки идут уже не из горла, а откуда-то из кишок.
Трюк повторяется ближе к финалу, когда она выходит в викторианском платье, белокуром парике и гриме, достойном персонажей «Семейки Адамс». Голос звучит под стать облику. Эта четвертая часть шестичастной оперы называется «Плавание в никуда» и явно символизирует безудержность и обреченность всякой любовной страсти.
После нее следует «Преображение», то есть смерть, с грустным пением под звуки, отдаленно напоминающие перезвон колоколов. Из распахнутой двери (той самой, у которой герои терпеливо сидели в прологе) торжественно выплывают Старик, Навигатор и Ангел Истории, тела которых затянуты в черные колготки, а в руках зажаты лаковые сумочки. В финальном «Соединении» среди этих траурного вида персонажей являются призраки умерших любовников -- две зловеще-безликие фигуры, с головы до пят обернутые сверкающей черной тканью.
Визуальный ряд спектакля, затейливо придуманный Барри Коски, нигде не противоречит талантливой, ярко-театральной музыке (если искать параллели, то можно предположить, что такую писали бы Альфред Шнитке или Эдисон Денисов, родись они в Австралии). Однако, мешая сюрреализм с китчем, режиссер понемногу впадает в однообразие. К финалу прямо-таки в глазах рябит от ярких, но по сути очень похожих мизансцен, так и хочется слушать игру оркестра, отведя взгляд от сцены. И эта однообразная пестрота, пожалуй, единственное, в чем можно укорить Барри Коски. Впрочем, в конце концов, это тоже работает на замысел, подчеркивая не только эффектность, но и томительную банальность любого любовного сюжета.
