Режиссеры сыграли артистов

Одна из родоначальниц современной драмы Оля Мухина, чья знаменитая «Таня-Таня» долго шла в «Мастерской Петра Фоменко», относится к той ветви новой драмы, где герои не проститутки и наркоманы, а обычные люди. Ну или почти обычные. Но за всей прозаичностью и обыденностью их жизни то и дело проступает чистой воды поэзия. Следуя классическим традициям Чехова и Тургенева, герои которых не делятся на плохих и хороших (помните, как героиня «Месяца в деревне» рыдая повторяет: «Все вы прекрасные люди!»), Мухина никого ни в чем не обвиняет, лишь вскользь отмечая, как все мы, такие прекрасные и беззащитные, губим свои и чужие жизни. Даже твердолобый милиционер из пьесы «Летит!», приревновавший свою девушку к телеведущему и ловко поймавший его на наркоте, и тот вызывает симпатию.

В этой выспренним дамским пером написанной пьесе реплики то и дело наезжают одна на другую, герои, сотрудники некого вымышленного «телеиллюзионного» канала, говорят одновременно и почти всегда не слышат друг друга. Да слова и не важны. Перед нами слегка вымороченный мирок, в котором существуют продюсер Маньякин, дизайнер Апельсина, виджеи Метель и Вьюга, теледива Снежана, редактор Леночка и бесконечно чуждые, но стремящиеся к ним милиционер Володя и официантка Белочка. Трудовой день телеканала, профессиональный сленг и жеманные манеры столичных модников – все это передано с осторожным юмором и совсем без нажима, как если бы жанровую сценку запечатлели бледными акварельными красками. К тому же автор без предупреждения меняет ракурс: финал словно бы увиден глазами Вьюги, сиганувшего из окна от милиционера, пришедшего к нему с обыском.

33 поворота

Эту смену ракурса в спектакле Каменьковича передают просто: усаживают зрителей на вертящиеся офисные стулья и заставляют крутиться вслед за артистами, передвигающимися по периметру крошечной черной комнаты. В программке жанр спектакля определен так: «учебная игра в 33 поворотах». В комнате тесно и темно, а герои говорят о большой, светлой студии. В комнате душно, а они кутаются в шарфы и ежатся от мороза. Причем проделывают все это так, что поневоле веришь. Даже когда сбившись в кучу они изображают бешеную езду, вдохновенно распевая на манер рэпа: «У него машина белая, как кости печенега, а у Маньякина машина алая, как испанское перео…» Или затянувшуюся вечеринку, во время которой замирающая от счастья быть среди телезвезд официантка сдувает с ладоней кокаин, приняв его за снежную крупу.

Было два друга, Метель и Вьюга…

Может быть, именно потому, что перед нами не артисты, а режиссеры, все в этом спектакле сыграно точно, азартно и с нескрываемым удовольствием.

Из хора то и дело выбиваются солисты. Студентка из Норвегии Сигрид Стрём Рейбо -- со смешным монологом официантки-провинциалки. «А у нас на Дальнем Востоке», -- произносит она нараспев, заводя глаза, пританцовывая и поглаживая себя так, словно это струится по телу платье из люрекса – такое, как надевают на Дальнем Востоке, отправляясь в театр. Михаил Станкевич, играющий словно на шарнирах двигающегося виджея Вьюгу – с блестящими, будто в них вмонтированы софиты, глазами. Егор Перегудов – поэт Метель, легко превращающий все вокруг себя в стихи. Эффектно и смело играющая манерную и несчастную Апельсину Екатерина Половцева…

Бог его знает, каким образом, но ближе к финалу им удается сгустить ритм почти до взрыва: ощущение приближающейся опасности кроется в скачущих, непослушных словах, несвязных репликах, нелепом рычании, которым Вьюга тщетно пытается рассмешить милиционера.

Прыжо-о-ок! – и ритм резко замедляется. Страх – тысячи разнообразных страхов, которые одолевают каждого из героев, сменяется трепетом. Перед чудом выжившим Вьюгой. Перед бессмысленно, капля за каплей тающей жизнью.

И тут, в очередной раз повернувшись на 180 градусов, зритель окончательно теряет ощущение верха и низа. И начинает казаться, что это ты упал похмельным морозным утром из окна. Упал – и лети-и-ишь!