Французский экспериментатор и большой любитель русской классики Эрик Лакаскад поставил «Дядю Ваню» в знаменитом театре Оскараса Коршуноваса, городском театре Вильнюса. На премьере побывала корреспондент Infox.ru Алла Шендерова.
Эрик Лакаскад проснулся знаменитым в 2000-м, показав в Авиньоне чеховскую трилогию -- «Иванова», «Чайку» и «Трех сестер». К слову, «Иванова» он ставил и раньше, еще в 1985-м. Были на его счету и «Платонов», и горьковские «Варвары». В 2004 году он выпустил «Гедду Габлер» с Изабель Юппер – пьеса целый сезон шла в парижском «Одеоне». Московский же зритель знает Лакаскада по спектаклю «К Пентесилее» по пьесе Генриха фон Клейста. В 2005 году необычное шоу, в котором причудливые извивы актрисы Дариа Липпи сопровождались не менее причудливым видео, показали на фестивале NET.
В «Дяде Ване» режиссер предпочел всем техническим ухищрениям старый добрый психологический разбор ролей. Нет-нет, это не пропахший нафталином реалистический театр. Авангарда хватает и здесь.
Стиляги
Действие сопровождают хиты 60-х – песни Саймона и Гарфункеля. Длинный обеденный стол и низкая тумба, на которой стоит проигрыватель с пластинками, – вот и все декорации на пустой черной сцене. Пластинку то и дело переворачивает простоватая хозяйственная Юлия (Аурелия Тамулите). Ее и еще несколько персонажей Лакаскад «подселил» к героям «Дяди Вани» из пьесы «Леший» (это ранний и менее удачный вариант того же сюжета) – на сцене, по замыслу Лакаскада, должно быть людно. Герои его спектакля любят застолья, много смеются, поют друг другу здравицы, звонко чокаются и таким образом оттеняют тоску и одиночество главных персонажей -- Сони, Дяди Вани, Астрова и пожилого, надутого и никому не нужного Серебрякова.
Неторопливую череду психологически точно сыгранных сцен нарушает профессор Серебряков (Арвидас Дапшис). Приглашенный из вильнюсского Малого театра, актер привносит в спектакль острый гротеск: его профессор похож то на избалованного ребенка, то на провинциального тенора, примеривающегося к роли Отелло.
Растерзанные розы
Эстет Эрик Лакаскад не был бы самим собой, если бы «психологизм» и достоверность не обернулись к финалу тончайшим символизмом.
Войдя в комнату с букетом роз, дядя Ваня застает Елену в обнимку с Астровым. Мгновенно постарев и сгорбившись, он так и сидит с этим нелепым букетом (кричаще-яркое пятно на общем сером фоне), пока Серебряков объявляет всем о своем намерении продать дом и фактически выгнать домочадцев на улицу. Перед тем как стрелять в профессора, дядя Ваня остервенело расправляется с букетом – сцену засыпает ворох желто-красных лепестков.
Весь последний акт он недвижно сидит на окутанной сумраком сцене среди растерзанных роз. Где-то там, в кулисах, в полосах яркого света привычно хлопочет Соня, доктор Астров ищет украденную Ваней баночку с морфием, а Серебряков предлагает ему мириться. Но тьма вокруг дяди Ваня все непрогляднее. И эти финальные, почти без слов, одними символами обозначенные, сцены оказываются самыми пронзительными.
