Новые мемуары: мертвые не потеют

Проверку писательской гениальности давно перепоручили времени, надеясь, что когда-то «там» и «потом» оно расставит все по местам. Виной ли тому смена веков, а, значит, и переход границы, на которой пора решать, кто из авторов станет классиком следующего столетия, но сегодня мемуаристы стали торопится с вердиктами.

Вердикт наощупь

Поэт и литературовед Лев Лосев (1937 - 2009) помимо биографии Бродского в серии «ЖЗЛ», оставил еще и воспоминания «Про Иосифа». Эти небольшие эссе вошли в книгу «Меандр», изданную уже после смерти автора. Размышления о степени гениальности Бродского присутствовали и в «жэзээловском» жизнеописании, но там они носили скорее резонерский характер: эмигрировавший в 1976-ом и долгое время преподававший в американском университете, автор как будто разъяснял студентам, «кто есть кто в русской литературе».

На этот раз интуитивное постижение чужого таланта продвигается почти на уровне физиологии. Лосев вспоминает, как примерял пиджаки «с плеча» Бродского, гадает, что такого «было в его походке, осанке, что заставляло публику сторониться, расступаться». Когда опробовано осязание и зрение, очередь доходит даже до обоняния: «И уж совсем странное: я никогда не замечал, чтобы от него попахивало - потом или изо рта, хотя он и писал: «смрадно дыша и треща суставами»». Определение «гениальный» тоже как будто пробуется на вкус, ведь будучи произнесенным неискренне и невпопад, оно может привести к непоправимым последствиям: «А «гениальный» в смысле «очень-очень талантливый» пусть употребляют те, кто способен выговорить: «Старик, ты гений!» -- и не сблевать». Подобное «доказательство от противного» в устах Лосева выглядит довольно убедительно. Во всяком случае, после выхода «Меандра» за Бродским надолго закрепится своеобразный «физиологический портрет».

Однако, в книге есть и персонажи, вызывавшие у автора противоположную реакцию, те, от которых его, говоря в той же терминологии, «тошнило». И это неприятное ощущение передано столь же наглядно, что и восхищение Бродским. Издателям посмертного сборника даже адресовали упреки, мол, не надо было включать пассажи о ныне живущих персонажах. Подобные «защитники» как будто хоронили этих персонажей заживо, лишая их возможности прислушаться к критике, которая никогда не бывает лишней, и попробовать пересдать лосевский «незачет».

Конечно, Лосева интересовал не только прихотливый узор сиюминутных ощущений. В его воспоминаниях разгадывается одна из самых важных тайн, а именно секрет дружбы. Это искренняя дружба, преодолевшая зависть, что ценно уже само по себе. Все физиологические подробности, пересказанные к месту и не к месту «сальные» анекдоты, необязательные каламбуры нужны были для того, чтобы показать, каково это -- долгое время находиться «рядом с гением», строить свои с ним отношения. Ведь подобный опыт, пускай речь и не идет о несомненном таланте, а хотя бы и просто о человеке, находящемся на своем месте и верящием в свое предназначение, доступен не так уж многим. Такой опыт, говорится в «Меандре», драгоценен, а «вкусы и запахи» - дело второстепенное.

Все о мертвых

Эдуард Лимонов во второй «Книге мертвых» совсем не может позволить себе такой роскоши, как объективный портрет героя. Почти каждому персонажу он обязательно дает резкую оценку. Довлатов у него – «сырой мужик с бульбой носа», писатель, которому «не хватает градусов души». Но Довлатову еще относительно повезло: Лимонов все же на минутку останавливается, чтобы перечислить некоторые его книги и коротко о них высказаться. А вот выбирая героем поэта Геннадия Айги, он признается, что со времен их встречи в 1960-х, ничего у коллеги не читал. Между тем, не так давно вышло собрание сочинений Геннадия Айги, в которое можно заглянуть, даже если твой круг чтения уже ограничивается «Гумилевым и Лермонтовым». Появление некоторых персонажей настолько немотивировано, что уже начинаешь сомневаться, не для объема ли их «нагнали» в эту «Книгу мертвых». Лимонов прибегает к уже основательно затасканному рецензентами и критиками словечку «паззл»: «Ибо мы есть то, что составляют все вместе встреченные нами в жизни люди». Впрочем, если «кусочек паззла» достаются совсем уж проходные слова.

Вся книга и строится на эффекте стремительности: читатель проглатывает главу за главой, стремясь узнать, куда так торопится автор. Но кульминации в книге есть, и это все же не эпитафии нелепо и трагически погибшим нацболам, а рассказы «Конец капитана Савенко» и «Смерть матери». Столь же строго и бескомпромиссно, с тем же «медицинским любопытством» Лимонов говорит и о своих родителях, то есть о самом себе. Эти истории получились отнюдь не перечислением пройденных этапов «большого таланта», как этого, возможно, хотелось бы автору.

У «Книги мертвых» есть вполне прикладное предназначение, о нем говорится уже в предисловии: «Красавицы вянут и превращаются в уродливых старух, могучие молодцы умирают в дерьме и вонючих постелях… Придется тебе, читатель, захлопнув книгу, взяться за пересмотр твоей эстетики, если ты не остолоп». Так грубовато, напрямик, автор обращается к своей пастве, будь то его молодые последователи или любые другие читатели, «будущие обязательно мертвые». Лимонов продолжает писать свой многотомный «учебник жизни». В «Священных чудовищах» он не столько набивал в юные головы оценочными суждениями вроде «Не люблю четверку «Битлз»» или «Пушкин для меня недостаточно оригинален», сколько учил мыслить самостоятельно. «Книга мертвых» тоже не сводится к многократному повторению расхожего «Умер Максим, и хрен с ним». Автор призывает поспешить с ответственными выводами, но не насчет ушедших других, а насчет пока живого себя.

Лев Лосев. Меандр: Мемуарная проза / Составители Сергей Гандлевский, Андрей Курилкин. М.: Новое издательство, 2010

Эдуард Лимонов. Книга мертвых 2. Некрологи. СПб.: Лимбус-Пресс, 2010