Алексей Бородин попал под влияние «Портрета»

Героя своего Гоголь наградил фамилией Чертков -- что-то между «чертом» и «черточками», в этом, вероятно, и кроется суть ремесла художника. Об этом, собственно, и повесть: дар, полученный от Бога, герой использует не во славу Божью, а ради добывания денег, что, по Гоголю, непременно приводит в лапы к нечистой силе.

Впрочем, осудить Черткова -- талантливого и нищего художника, которого ростовщик, изображенный на случайно купленном им портрете, соблазняет слитком золота, по нынешним временам непросто. Это в XIX веке начинающий литератор Гоголь был сильно стеснен в средствах, а молодой Некрасов обедал, лишь когда доводилось выиграть в карты. Подобное начало артистической карьеры казалось привычным и правильным. Однако сегодня нищего, оборванного Черткова сочли бы не будущим гением, а просто лузером.

Талант под заклад

Получив слиток, Чертков сначала думал пустить деньги на поездку в Италию, чтобы узнать великую живопись, трудиться и стать большим художником. Но как только карманы оказались набиты, он захотел быстрого успеха и заделался модным портретистом, одним из тех, у кого, как выражается Гоголь, «все чувства открыты звуку золота».

Режиссер Алексей Бородин не лукавит, когда говорит, что главное в его спектакле -- поразительный гоголевский текст. Действительно поразительный. «Смотри, чтоб из тебя не вышел модный живописец. У тебя и теперь уже что-то слишком бойко кричат краски», -- предупреждает Черткова профессор. Артист Евгений Редько, которому выпало разыгрывать гоголевский текст в одиночку, произносит эту реплику с такой едкой самоиронией, что вдруг вспоминаешь: ведь и сам Редько тоже, между прочим, снимался в сериалах, в тех самых, где «бойко кричат краски».

Может, именно эти личные счеты с текстом помогают артисту добиться почти того же эффекта, что и неизвестному художнику в рассказе, сумевшему так запечатлеть взгляд ростовщика, что всякий чувствовал, будто портрет глядит именно на него. Вот так же, сидя на спектакле и вслушиваясь в гоголевский текст, вдруг ловишь себя на том, что примеряешь историю Черткова на себя.

Влияние проклятого портрета

Все ложи, ярусы и даже амфитеатр большого зала РАМТа художник Станислав Бенедиктов перекрыл портретами -- быстрыми, размашистыми набросками. На сером фоне проступают белые контуры -- то фантастический силуэт самого Гоголя, то какой-нибудь невский щеголь вроде Хлестакова. Картин столько, что мест в партере осталось немного, и атмосфера царит вполне камерная. На сцене сумрак. Расставлены деревянные стулья, к спинкам которых приделаны резные рамы. Между ними пробирается Евгений Редько и произносит текст зло и торопливо, почти захлебываясь гоголевским сарказмом.

В какой-то момент Чертков замирает на авансцене, растянувшись на кушетке, а стулья в глубине занимает ансамбль «Эрмитаж» под руководством гобоиста Алексея Уткина. Виртуозное соло его гобоя, раздающееся, когда зловещий ростовщик покидает свой портрет, -- единственная помощь актеру, борющемуся с махиной текста. Редько играет своего Черткова азартно и темпераментно, прямо-таки на стену (то есть на станок) лезет, когда надо изобразить одержимость, с которой герой кидается к мольберту. Однако передать метаморфозу, которая происходит с Чертковым, променявшим талант на деньги, лишь с помощью слова актеру не под силу. Ни режиссер, ни художник ему в этом не помогают. Мало-помалу зритель начинает скучать от царящего на сцене однообразия. Даже мистическая, мрачная музыка Бриттена и Перселла в прекрасном исполнении «Эрмитажа» не в силах развеять эту скуку.

В итоге вся вторая часть спектакля кажется затянутым послесловием. Актер столь же азартно, как и прежде, повествует о том, как возник портрет и почему его надо уничтожить, а зрителя неудержимо клонит в сон. Впору подумать, что не обошлось без черного влияния проклятого портрета, ведь уничтожить его, как сказано у Гоголя, так и не удалось.