Побывавшую в Париже «Святую Русь» в Москве не узнать. Состав выставки почти тот же – те же иконы и шитье, манускрипты и церковная утварь, детали архитектурного убранства и макеты монастырей. Однако концепция кардинально изменилась.
Вместо просветительского экскурса в историю древнерусской культуры, устроенного в Лувре, Третьяковская галерея предложила некий метафизический взгляд на «русскую святость». Впрочем, взгляд этот достаточно рассеянный, что и видно по экспозиции на Крымском валу.
Напомним, что «Святую Русь» заказали из Парижа. Директор Лувра Анри Луаретт и его сотрудники, в течение нескольких лет отбиравшие экспонаты по 25 российским музеям, структурировали материал в виде последовательного изложения истории древнерусской культуры. Выставка, проходившая в прошлом году в Лувре имела внятный подзаголовок - «Русское искусство от начала до Петра Великого». На родине Просвещения она выглядела как галерея для образования, у нас же – как некий собирательный, а потому и небывалый, православный храм. Впрочем, такой ли уж же небывалый? Ведь есть же у нас новодельный ХХС. Третьяковцы решили, что отечественную историю публика у нас знает хорошо (довольно благодушное предположение), а вот о святости у нее представления могут быть не совсем правильными. И потому музейщики вознамерились заняться таким странным делом, как просвещение в области священного, пытаясь создать «умозрительную модель идеального общественного и духовного устройства».
Возможно, кураторам пришла на память средневековая сентенция: храм – библия для неграмотных. Так или иначе экспозицию заложили по плану некоего собирательного крестовокупольного восточнохристианского храма с входными вратами (а именно «Золотыми вратами» из Рождественского собора в Суздале), с крестообразными столпами-витринами для икон, с копиями ранних и поздних фресок по стенам и, наконец, с различными по времени и по форме иконостасами в самом дальнем конце зала. Того самого огромного кубического зала Третьяковки, с которым никак не могли и не могут справиться многие выставочные проекты музея, вспомнить хотя бы Дягилевскую выставку. Куполов, разумеется, нет, но о том, что они умозрительно присутствуют и что с них должен проистекать свет, свидетельствуют горы стеклянных витрин, в которых ослепительно переливаются золотом и серебром предметы церковной утвари и сияют сахарной белизной макеты древнерусских церквей. Из-за этого сияния и блеска разобрать то, что написано на этикетках, практически невозможно. То же самое касается и рубрикации выставки, с туманными названиями разделов (типа «Святое в повседневном») и зыбкими границами между ними.
Если разговор ведется именно о святости, а не только о русской православной церкви, то эта святость представлена как-то уж очень роскошно. «Троицы» Рублева по понятным причинам сохранности на выставке нет, зато есть ее драгоценный пышный оклад, а также позолоченная серебряная крышка раки царевича Дмитрия, разукрашенная самоцветами и эмалями, и еще множество такой же ювелирной работы потиров, реликвариев, оплечий и крестов. Огромные современные макеты Троице-Сергиева, Соловецкого и других монастырей наглядно свидетельствуют о том, что русская церковь некогда была могущественным землевладельцем, мало чем уступавшим государю. Как известно, до поры до времени. Впрочем, парсуна с царем Алексеем Михайловичем, а на обороте стенда – портрет его друга, а затем и противника, патриарха Никона, плюс еще и петровский указ об упразднении патриаршества и лубок с бритьем бороды – все это имеет отношение к политической или к церковной истории, но к святости никакого. Так же как и икона «Битва новгородцев с суздальцами. Знамение от иконы Богородицы» XV века, по сути, живописующая братоубийственную войну православных. Единственно, что имеет прямое касательство к теме выставки, это раздел «Заступники и наставники. Почитание святых на Руси и русские святые». Однако из подвижничества и святости зрелища не сделать.
Свою концепцию выставки кураторы Третьяковки комментируют следующим образом: «Как и любой идеальный образ, он не всегда и не во всем совпадает с исторической действительностью, однако безусловно продолжает служить одним из главных ориентиров, позволяющих осмыслить историческое и культурное наследие нашего отечества». Но не ясно, если не совпадает с исторической действительностью, то как тогда осмыслить историю. Может быть, местным кураторам следовало все же придерживаться изначальной концепции, той, что была с посылом из века Просвещения.
