Звон и сарафаны, смерть и вознесение. Начо Дуато поставил в Михайловском театре новый балет на музыку Арво Пярта. Спектакль Nunc Dimittis оказался зрелищем беспросветным и чрезмерно русским.
Мировая премьера нового одноактного балета выдающегося испанского хореографа стала главной приманкой вечера, в котором три одноактных балета Without Words («Без слов»), Duende ("Дуэнде") и Nunc Dimittis («Ныне отпущаеши») составили триптих о «вечных ценностях». Предметом исследования Дуато всегда становятся отвлеченные понятия: душа, любовь, смерть, вечность, одиночество. Его балеты принципиально бессюжетны. Пластический язык – текучие линии, свивающиеся и расплетающиеся в бесконечных трансформациях тела. Его опусы похожи на мелодию, затягивающую в долгую печаль, ностальгию или прощание.
Важная фигура в мировой балетной табели о рангах у нас была до недавнего времени не слишком известна. Но после успешной постановки балета Na Floresta («В лесу») на сцене Музыкального театра имени Станиславского, о Дуато заговорили все разом. Балет был выставлен на «Золотую маску», посыпались предложения и ангажементы. В ближайшее время в Москве покажут шесть его спектаклей. Without Words и Duende везет на «Маску» Михайловский театр (19 марта). В мае на сцене театра Станиславского Дуато ставит Por vos muero («За вас приемлю смерть»). В июле на Чеховский фестиваль приедет Национальный балет Испании, который хореограф возглавлял 20 лет, и привезет работы Gnawa и Arcangelo, а также White Darkness («Белая тьма»), которые пройдут на сцене театра Моссовета.
Мировая премьера нового балета Ninc Dimittis останется пока петербургским специалитетом. Пробная постановка рассчитана на приму Михайловского театра Екатерину Борченко и еще семерых танцовщиков. Этот балет – что-то вроде пластической «декларации о намерениях» нового художественного руководителя. На эту должность Дуато был приглашен директором театра Кехманом с подачи влиятельного продюсера Сергея Даниляна. В итоге на второй план несправедливо отодвинулась деятельность Михаила Мессерера, главного балетмейстера театра, за год с небольшим приведшего в порядок труппу и академический репертуар, возобновившего «Лебединое озеро», спектакль, номинированный на «Маску». Чем кончится балетное двоевластие, пока не понятно. Контракт Мессерера действует до конца 2011 года, а его продление зависит от того, насколько прочным и авторитетным окажется положение балетмейстера при новом художественном руководителе.
Русская колокольность
Судя по высказываниям Дуато, он всерьез намерен вникнуть в проблемы доставшейся ему русской труппы. Оказаться на территории академического искусства в городе, котирующемся по части балета наравне с Opera de Paris, – волнующий опыт для того, кто всю жизнь работал в принципиально другой эстетике вольного танца. Это вызов его мастерству и умению адаптироваться к предлагаемым обстоятельствам, в том числе и климатическим. Сменив солнце Испании на сумрак Петербурга, Начо не мог не ощутить, как значительно погода влияет на формирование городской среды, в частности, интеллектуальной. В чужой культуре, где царит совершенно другой менталитет и ритм жизни, Начо пришлось пересмотреть свой язык танца.
Первый его опыт едва ли назовешь удачным. Дуато решил создать квазирусский балет с колоколами, непроглядным мраком на сцене, костюмами, стилизованными под сарафаны, монотонными па, протяжными, как русская песня. Хореографа не смутило, что выбранная им музыка Пярта прочно вписана в католическую традицию. Для Дуато, по его признанию, индифферентно относящемуся ко всем конфессиям, это обстоятельство принципиального значения не имело. Он придумал для Екатерины Борченко пластическую молитву, не лишенную поэтичности, с мотивами жертвенности и искупления. Для усиления духовности в опус Пярта добавили четыре минуты колокольного звона от Давида Азагры, испанца, 10 лет живущего в Питере. За дирижерским пультом стоял давнишний партнер Дуато Педро Алькальде.
Выработанный прииск
В новом балете Дуато не столько занимался самовыражением, сколько повторялся, используя богатую авторскую копилку. В итоге третья часть хореографического вечера, составленного из опусов разных лет, значительно уступала двум первым. В первом балете «Без слов» линия тел, сознательно обезличенных (с трудом узнавался даже характерный Леонид Сарафанов), завораживала безмерной светлой печалью. А меланхоличная музыка Шуберта казалась естественным продолжением танца. Игривое Duende раскрывало другую тему – скерцозную, естественно угловатую.
В заключительной части триптиха авторское послание формулировалось, видимо, так: «Россия: от мрака – к свету». Вначале сцена темна и пуста. Затем черный занавес медленно раздвигается, а в шатре света, образованном двумя софитами, медленно двигается одинокая фигура Борченко. Потом выступают шестеро корифеев, образуя три пары. В финале черная завеса окончательно расходится. Обнаруживаются алые перевязи, на которых виснет, а потом возносится героиня, как бы распятая на манер Христа.
Смерть и преодоление -- типичная тема для Дуато. Доминантное настроение – тревога, экзистенциальная неопределенность существования. Если рассуждать теоретически – красиво. Если же оценивать воплощение, то результат сомнительный. Унылая претензия на высокую духовность выглядит нарочитой. Это похоже на выработанный прииск: пустая порода, в которой крупиц золота осталось совсем немного.
