Они вышли из «Носа» Шостаковича

Спектакль «От Петербурга до Миргорода» составлен из двух опер питерских авторов на гоголевские сюжеты. Первую – «Шинель» -- написал 35-летний Илья Кузнецов, относительно недавно. Вторую – «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» -- маститый Геннадий Банщиков, ровно 40 лет тому назад. И, заметим, язык второй оперы не потерял актуальности и сегодня. Совсем недавно к ней обратился и Мариинский театр, поставив semistage – спектакль на сцене Концертного зала.

В Питере еще со времен «Женитьбы» Мусоргского композиторы куют особый, «гоголевский» музыкальный стиль, круто замешанный на гротеске, фантасмагории и речевых интонациях. После «Носа» Шостаковича, узаконившего доминантные черты гоголевского языка в музыке, ученики и последователи композитора расширяют и утаптывают дорогу, проложенную гением. И даже Родион Щедрин, человек и композитор московской закваски, не избежал «шостаковических» влияний в своих «Мертвых душах», хотя его собственный язык опознается на слух с первых тактов.

Конечно, музыка Ильи Кузнецова такой могучей самобытностью не отличается, но она свежа, достаточно резва и, местами, трогательно мелодична. Что же до музыки Банщикова, то про нее можно прямо сказать, что вся она вышла из «Носа» Шостаковича. Ну, или хотя бы выпала из ноздри. Впрочем, как раз Банщиков прямым учеником Дмитрия Дмитриевича не был. В 60-х годах он учился в Московской консерватории у Сергея Баласаняна, а уж после того – в Ленинградской по классу композиции у профессора Бориса Арапова.

Оба сочинения обладают несомненными музыкальными достоинствами. «Шинель» -- пронзительно жалостное повествование – выдержана в лучших традициях петербургской композиторской школы. От Шостаковича здесь – мощная жанровая подкладка, опора на демократические жанры: то галопчик проскочит, то кадриль послышится, то «жестокий» романс. От Римского-Корсакова – прорывающаяся сквозь дерганные речитативы второстепенных персонажей стихия русской протяжной песенности.

В сугробах

Уже три года прошло после юбилея Гоголя. В Питере тогда особо отличился Мариинский театр, проведший композиторский конкурс на лучшую оперу по гоголевским сюжетам. А после поставил три лучших опуса в рамках молодежного «Гоголь-проекта». Театр «Зазеркалье» в общем камлании участия не принимал. Он скитался по чужим сценам в ожидании, когда в родном здании на улице Рубинштейна закончится ремонт. Он завершился, и сразу после Нового года труппа, возглавляемая художественным руководителем Александром Петровым, начала осваивать обновленную сцену.

«От Петербурга до Миргорода» -- первая премьера в своем здании. Режиссер-постановщик Петров в тандеме с молодым сценографом Александром Храмцовым решили не городить лишнего, а по-умному использовать усовершенствованную «начинку» сцены. Спектакль «Шинель» развернули на трех уровнях: низовом, собственно сценическом, на крутой железной лестнице, уходящей к колосникам, и на гремящем металлом балконе. На самом верху обитает «Значительное лицо», генерал и начальник канцелярии. Компанию ему составляют чиновники, вырезанные из раскрашенного картона -- только и умеют, что руками на шарнирах махать.

Сцена пустынна, темна, окутана дымом и подсвечена инфернальным белым светом. Петров следом за своей же завьюженной «Каштанкой» создал еще один, типологический образ Петербурга, не очень-то изменившийся со времен Гоголя. На восклицание коллежского асессора «Господи, темно-то как!» -- усмехаешься с пониманием: темень поджидает за дверью и тебя. Вьюга, завывавшая в спектакле, рифмуется с реальностью: заваленные снегом улицы, метель, белый дым из люков и темные проходные дворы.

Главную партию спел в опере органичный и чуткий в жестах и интонациях Андрей Матвеев. Он вырос в солиста, начав с театрального хора, долго был на вторых ролях, но в конце концов развился в талантливого артиста. Отчаянный вопль его Акакия Акакиевича: «Украли, украли, украли шинель!» -- пробирает насквозь.

В «Шинели» много забавного. Скажем, режиссер заставил трех танцоров показывать «всю портновскую требуху» -- блондинка в алом атласе изображает Подкладку, двое молодых людей – Сукно и Пуговицы. Сослуживцы поют новой шинели «Многая лета!». А горький пьяница, портной Петрович появляется из люка в нимбе и напоминает бога Саваофа, поскольку в глазах испуганного Башмачкин обретает черты демиурга: пошив столь дорогой сердцу и кошельку шинели сродни акту творения.

Генерал осуществляет «обратную связь» с подчиненными, сбрасывая вниз с балкона, длинную, как штора, манишку. Ровно так же явится перепуганному генералу мстительный призрак усопшего Башмачкина и будет полоскать призрачные одеяния, свесившиеся с колосников до сцены, покуда генерал не упадет замертво.

Зрителей усадили прямо на сцене для усиления эффекта присутствия. За ширмой играл оркестр, ведомый Анатолием Рыбалко: рельефные, точеные соло, дрожь струнных, костяной перестук ксилофона, четко артикулированные полифонические эпизоды. Все компоненты – сценические, визуальные, световые и чисто актерские сошлись. Спектакль слепили ладный и трогательный.

Среди подсолнухов

Совсем иначе представили оперу Банщикова «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Море желтых подсолнухов в вазонах, в углу притулился красный запыленный клавесин, за который невзначай на минутку присядет «бестолковая баба» и будет тыкать пальцем в клавиши, как бы аккомпанировать. Старосветские помещики беседуют среди цветов. Иван Иванович (Сергей Ермолаев) -- в щегольской феске и бекеше, Иван Никифорович (Александр Подмешальский) наряжен в белую ночную рубаху, в белый же колпак, моржовые усы свисают с пухлого лица. Разговор течет куртуазно и благочинно: соседи поминутно предлагают друг другу «одолжаться» табачком и, заправив ноздрю, чихают оглушительно и с чувством. От полноты души и радости взаимного общения они затягивают «Дывлюсь я на небо». Однако после неудовлетворенной просьбы Ивана Ивановича подарить ружье тональность меняется. Откровенная перепалка начинается с роковой фразы: «А вы, Иван Иванович, настоящий гусак!» Безбрежный инфантилизм героев позволяет режиссеру превратить их в ссорящихся в песочнице малышей.

Путешествие из Петербурга в Миргород совершилось быстро, плавно и беспрепятственно. Оба спектакля, разные по стилистике, образности, сценическому ландшафту оказались родственными: у них был общий музыкальный предок – все тот же «Нос» Шостаковича.