Советский заповедник путинских времен

Олег Зайончковский продолжает осваивать территорию своего «сказочного Подмосковья». Его предыдущие книги -- «Сергеев и городок», «Прогулки в парке», «Счастье возможно» -- приглашали прогуляться по странным местам, где остановилось время, где стараются увидеть поэзию в самых неприглядных вещах, где умильно смеются над советским прошлым и строго блюдут запрет на разговоры о каком-то другом, отличном от настоящего, будущем. Проза Зайончковского – «маленькая и гордая», она всегда работает с подручным материалом без привлечения «новейших технологий» и стилистических излишеств. Если прозаику даны скромный подмосковный городок со стареньким заводом, с неизменным памятником Ленину на центральной площади, он их и опишет, не кривляясь и не умничая. Если единственная местная достопримечательность – усадьба писателя Почечуева с трогательно-уникальным музейным коллективом, то и для нее он найдет теплые слова.

Главный источник, подпитывающий писательскую веру в людей, – скромная музейная работница Надя. Сейчас она матрона, идеальная хранительница семейного очага, успешно держащая в узде своего мужа-инженера. У инженера обязательно находились «водочные» сослуживцы и «коньячные» одноклассники, после застольных разговоров с которыми «в душе распускался какой-то туго завязанный узел». Наде оставалось только этот узел вновь затягивать. Но когда-то эта умелая жена была музейной феей. Скучающие и оттого придирчивые посетители при ее появлении забывали обо всем на свете и влюблялись в русскую классическую литературу: «Спокойно, граждане, имейте совесть! Видите девушку? Сейчас вы все будете довольны». Девушка Надя действительно умела произвести впечатление. Не то чтобы она, начитавшись Довлатова, знала, как остроумно подать скучный быт писательской усадьбы, но у нее для казенной «экскурсионной методички» были припасены приятный голос и правильное интонирование. Эти два условия как раз и должны были отличать прозу самого Зайончковского.

Запланированность эффекта «сейчас вы все будете довольны» ощущается во всех его книгах. «Правильное интонирование» подразумевает неторопливое повествование, легко скользящее по знакомой всем обыденной реальности: «В коридорах градом застучали каблуки; коллективы разных подразделений, смешиваясь в единую массу, толпой хлынули к выходу. От инженерного корпуса людской поток устремился к проходной, пересекая небольшую внутризаводскую площадь. Заводчане спешили на волю и не глядели по сторонам, а между тем эта площадь, на которую глядели окна заводоуправления, была единственным ухоженным местом на предприятии. Здесь была разбита клумба с необыкновенно живучими цветами, которые никогда не росли, но и никогда не вяли».

Замысел Зайончковского обладает гоголевской энергией: его верность Подмосковью напоминает о малороссийском патриотизме Рудого Панька. Тот, как известно, был пасечником. А Зайончковский культивирует образ рукастого рассказчика, то ли ремонтника, то ли слесаря. Этот рассказчик обнаруживал себя в предыдущих книгах. В «Загуле» он как будто ушел в тень, но стиль повествования остался прежним. Писатель надевает маску «своего человека». Он любуется непритязательными пейзажами и не заканчивает описания снега, даже когда тот растает и обнажит залежи брошенных добрыми людьми окурков. Ему интересней наблюдать за людьми, а не оценивать их, он же не какая-то «профсоюзная тетка». Ведь портрет каждого из персонажей может сегодня красоваться на «Доске почета», а завтра – на «Доске позора». Случается такое, что и на двух одновременно.

Все герои, загулявший инженер Нефедов, его друг бизнесмен «Галя», отчаянная баба Марыська и настоящая женщина Надя, живут в окаменевшем с советских времен заповеднике, но уже не подвластны надоевшим назиданиям. Автор сполна одаривает их эксцентрикой: то нужно пьяным добраться из Москвы домой, то на скамейке чужую сумочку найдешь, то в небольшой «загул» уйдешь. Главным приключением становится погоня за новонайденной рукописью того самого писателя Почечуева. Нефедов несет ее своей Наде, отбиваясь от настырных немецких славистов и сумасшедших почечуеведов, готовых сражаться за сокровище со сковородкой в руках. Как видно, вся эта эксцентрика довольно безобидна. Если кого в романе и убивают сковородкой, то это скорее литературная дань, эти «вечера на подмосковном хуторе» все же не могут обойтись без «страшилок».

«Гоголевский» замах в «Загуле» не находит продолжения, однако, читательское внимание довольно долго держится на эффекте ожидания. Герой уходит из дома пьянствовать и как будто бы отправляется по знакомому маршруту «Москвы-Петушков». Но довольно скоро возвращает символический «билет» и Венедикту Ерофееву. Напитки в «Загуле» совсем другие, не из эпохи застоя, да и топонимы современные. Знаковый для романа переулок называется «Шелапутинским». Именно туда герои попадают, когда наведываются в столицу, соответственно, и куролесят там вполне в рамках «путинского времени». Сам писатель как-то подозрительно трезво смотрит на свои возможности. Недаром он наградил своего классика происходящей от «геморроя» фамилией «Почечуев», а в одной из прошлых книг, помнится, был прозаик Подгузов. Если к писателю и не зарастает народная тропа, то причиной тому может быть не его гениальность, а неожиданно открытая спина симпатичной экскурсоводши. Если иному увесистому тому и суждено вырваться из общего ряда, то потому, что он банально свалится с высокого шкафа кому-то на голову. Причем падает тихо и мирно, а не как в известной песне Юлия Кима: «Выберу я ночку глухую, осеннюю, / уж давно я все рассчитал, / лягу я под шкаф, чтоб при слабом движении / на меня упал «Капитал»». В конце концов, внезапно обретшая значение книга достается не литературоведам а Нефедову и Наде. Оказывается, задача у высокой словесности все же была: но не воссиять в веках, а то ли укрепить одну семью, то ли приостановить конкретный загул.

«Загул». Олег Зайончковский. М.: АСТ, 2011.