От ежегодного петербургского фестиваля Earlymusic Москве перепал лакомый кусочек. В Малом зале консерватории в сопровождении солистов петербургского Оркестра Екатерины Великой и московского Prаtum integrum выступил ведущий французский контртенор Филипп Ярусски.
Зачем ему в Россию
Визит Ярусски в качестве звезды на Earlymusic порадовал незаносчивостью, какую нечасто встретишь у музыкантов подобного ранга. При его славе, да еще с таким постоянным партнером, как заводной маэстро Жан-Кристоф Спинози (руководитель ансамбля Matheus) другой отмахнулся бы: зачем мне Россия с ее зачаточным аутентизмом. Ведь по европейским меркам наши «старинщики» действительно еще не вышли из фазы «молодежного движения». Но фестиваль Earlymusic для своих променадов по русскому, главным образом, XVIII веку, гостя заполучил. И даже раньше Петербурга привез его в столицу. Кстати, вполне возможно, что Ярусски приехал, лично отреагировав на полное соотвествие имени фестиваля Earlymusic названию факультета Парижской консерватории, где его, бывшего скрипача и пианиста, сделали дипломированным певцом.
Феномен безупречности
Судя по реакции зала, сопроводившего выход Ярусски криками и овацией, 32-летний красавец-француз обрел в России новых поклонников. Московская непогода совершенно не повлияла на его связки. А акустика Малого зала идеально подошла контртенору. Между прочим, четыре года назад пение Ярусски в Большом зале консерватории оплакали даже горячие поклонники: мол, голосок-то, хорош только для студий да видеороликов. В большом пространстве голос не зазвучал. Но Ярусски(е) не сдаются.
В московскую программу он включил псалмы Nisi Dominus Антонио Вивальди, три арии Секста из оперы Генделя «Юлий Цезарь в Египте» и столько же ювелирных безделушек из «Полифема», оперы Николы Порпоры, написанной, как принято считать для того самого кастрата Фаринелли. Хитрости вокалистов, обычно комбинирующих репертуар под «разогрев», «гвоздь» и «отдых» в темпе largo, Ярусски игнорировал. Его голос звучал волшебно и в виртуозных, и в медленных номерах, оставляя публике восхищенно недоумевать: не наваждение ли эти многозвучные пассажи, из которых не убежало ни ноты, и правда ли вот этот на глазах наполняемый громкостью долгий звук. Испытания на громкость (или наоборот, pianissimo), скорость (или наоборот, выдерживание ноты), силу дыхания превратились в живьем развивающийся сюжет.
Физиологическая приспособленность к сложному, полнозвучному, но совсем не изматывающему исполнителя пению заставляла дивиться всему: и запредельной выносливости связок (взрослый мужчина после минутного говора фальцетом будет час откашливаться), и способности певца переключаться с одной вокальной задачи на другую. Вроде бы все так просто: вышел человек и поет себе. Причем, без эпатажа, свойственного, скажем, Чечилии Бартоли, обожающей объяснять свой барочный драйв увлечением рок-музыкой. Но чудо-чудное: тембр -- светлее не бывает (у заслуженного Андреаса Шолля голос все же другой); звонкость почти детская (кое-что у Вивальди француз поет на тон выше того же Андреаса Шолля) и неправдоподобная гуттаперчевость связок, лифтом доставляющих звук из груди, отчего порой возникает эффект хорошо накачанного женского меццо. При всем том Ярусски - натуральный лирик. Угадываются предки-славяне: их потомок душой чувствует барочные и не только шедевры.
Чистого количества нот в одном концерте Ярусски прозвучало больше, чем в иной оперной партии. Да и эмоциональных оттенков было в соотвествии с барочной избыточностью. Тихими красотами Alto giove или бисовой Sento in seno хотелось любоваться бесконечно. Но сюрпризом звучала и Senti il fato коварного Порпоры, когда-то испытавшего своего ученика Фаринелли каскадом колоратур с парой безумных срывов вниз, в баритон. Ярусски проделал это играючи.
Тепличное барокко
Строгие выходы Филиппа Ярусски (дресс-код: черная пара и черная рубашка), как положено, были инкрустированы инструментальными номерами. Сдержанная Партита австрийца Генриха Игнаца фон Бибера, писавшего в ХVII веке, продолженная сонатами (для скрипки и бассо-континуо) Луиджи Мадониса и Доминика Дололио, стали историческим фоном, объясняющим постоянство музыкальных маршрутов из Европы в Россию.
Итальянец Мадонис, оказывается, охотно «сиропил» золотые секвенции своего учителя, венецианского авангардиста Вивальди, услаждая ими слух императрицы Елизаветы. А его соотечественник Дололио представительствовал за родную школу перед самой Анной Иоановной и ее обер-гофмаршалом Рейнгольдом Левенвольде. Естественно, русские дворцы и усадьбы манили европейцев соблазном заработка и признанности. Причем, до ХIX века включительно. Ведь даже популяризацией опер, созданных композиторами «Могучей кучки», мы обязаны чеху Эдуарду Направнику, нанявшемуся в дирижеры к князю Юсупову.
Инструментальные вещи питерцы играли с драйвом, даже удивительным для тепличного русского барокко. Разновеликую замысловатость композиторских почерков солисты «Екатерины Великой» воспроизвели с достоверностью, выдающей их вкус к музыкальной археологии. И если уж, увлекаясь, кое-где мазали мимо нот, то не со зла. Барочная безупречность требует времени, какого в фестивальные дни, да еще на выезде, понятное дело, в обрез.
