Марис Янсонс: мне в голову не придет делать из себя супермена

Марис Янсонс заехал в Люцерн, совершая ежегодное турне по крупнейшим музыкальным фестивалям Европы. В программе двух концертов значилась Третья симфония Малера, «Жар-птица» Стравинского и новое сочинение Родиона Щедрина – Концерт для гобоя с оркестром. Уже были отыграны важные концерты в Амстердаме, Зальцбурге и Эдинбурге. После Люцернского летнего фестиваля оркестр ждали на «Музикфест-Берлин». Встреча с маэстро проходила в одном из лучших отелей Швейцарии, Palace Luzern. Разговор шел о профессии дирижера, ее тайнах и специфике.

-- Вы достигли вершины мировой артистической иерархии. Каково там, на вершине? Как вы чувствуете себя как человек и музыкант?

-- Многое чувствую. Например, удовлетворение. Конечно, приятно сознавать, что ты чего-то достиг в жизни. Я достиг признания, могу выступать в лучших концертных залах с лучшими оркестрами. Каждому человеку приятно видеть, что тебя ценят, поддерживают, ходят на твои концерты.

В моей деятельности приятная сторона присутствует, но не только она определяет мои мотивы. Есть еще гордость, перед самим собой. Я знаю, что всего этого достиг своим трудом. И гордость моя растет, когда сравниваю, какими путями порой делаются карьеры. Я даже не хочу обсуждать эти пути. Горжусь тем, что никогда не прибегал к таким методам.

Хотя мой отец, Арвид Янсонс, был знаменитым дирижером, занимал ведущее положение в музыкальном мире, я никогда не пользовался этим, напротив, безумно стеснялся. Папа иногда предлагал мне помощь: «Ну, давай, я поговорю с тем-то и тем-то». Но я всегда отказывался.

-- Даже учась в консерватории?

-- Особенно в консерватории. Кстати, я поступал в Ленинградскую консерваторию как один из лучших. Когда наша семья переехала в Ленинград, мне было всего восемь лет, я плохо говорил по-русски и был слабо подготовлен к учебе в музыкальной десятилетке. Думаю, меня приняли – там всегда был сумасшедший конкурс – только потому, что смогли рассмотреть во мне некоторые музыкальные способности. Но по уровню подготовки я сильно отставал от сверстников.

По этому поводу у меня в детстве развился страшный комплекс. На уроках я плохо понимал, о чем идет речь, дома ко мне приходила учительница русского языка, и мы по пять часов сидели и разбирали, что мне задали в школе. Она объясняла мне русские слова, математические термины, слова, которые встречались в учебниках по ботанике и географии. Я чувствовал, что не тяну, отстаю от класса, и это было очень неприятно. Однако даже в детстве я был собранным и работящим мальчиком. Наверное, это врожденное свойство моего характера. Я ни за что не хотел смиряться с тем, что я хуже других. Амбиции выработали во мне потрясающую дисциплинированность и чувство невероятной ответственности. Это гипертрофированное чувство ответственности иногда мне даже мешает.

Конечно, у меня были прекрасные стартовые возможности: музыкальная семья, знаменитый отец, педагоги-репетиторы. Но я сам тоже много трудился. Закончил десятилетку с серебряной медалью, поступал в консерваторию в первых рядах. Меня не нужно было никуда тащить или подгонять, как это часто случается с сынками обеспеченных и знаменитых родителей. Но поддержка отца, даже когда ты сам вполне хорош и благополучен, все равно, иногда нужна. Мне, к счастью, она, практически, не понадобилась.

Я учился на двух факультетах, закончил консерваторию с отличием, был ведущим студентом. Поэтому меня, одного из немногих, выдвинули на семинар, который вел Караян. А уж когда я получил премию на конкурсе Караяна, моя карьера пошла вверх.

Так что, удовлетворение я, конечно, испытываю. Но есть и другое чувство, оставшееся еще с детства: неудовлетворенность сделанным, чувство, что я что-то делаю недостаточно хорошо, что я мог бы провести концерт или репетицию лучше, интереснее, полнее.

Я никогда не вхожу на репетицию или на концерт как победитель. У меня нет этого в характере. Находиться на вершине пирамиды, всегда быть в фокусе общественного внимания, занимать высшие строчки в рейтингах – это тяжелый груз. Иногда он так давит, что это сказывается на здоровье. Я знаю, что от меня ждут наивысшего результата, что я должен показать высокий класс. Ты каждый день должен быть чуточку лучше, чем вчера, чтобы просто поддержать свою репутацию.

Я руковожу двумя оркестрами: королевским оркестром Концертгебау и оркестром Баварского радио. Оба входят в пятерку лучших оркестров мира. Концертгебау – на первом или на третьем месте, оркестр Баварского радио – на четвертом или шестом, смотря на какой рейтинг ориентироваться. Между топ-оркестрами мира идет негласная конкуренция, это понятно…

-- Ситуация состязания отчетливо видна уже здесь, на Люцернском фестивале: вчера выступали Берлинские филармоники, под управлением Саймона Рэттла, сегодня – вы с Концертгебау…

-- И эта ситуация состязания, гонки тебя тоже подхлестывает. Но меня часто обуревают сомнения, правильно ли я понял эту музыку, правильно ли преподнес ее. Я где-то читал, что сомнение – это неотъемлемая часть творчества, что это даже хорошо. Сомнение двигает вперед человека, не дает ему успокаиваться.

-- Когда художник вполне доволен собой, он умирает, как художник…

-- Вот-вот. А Карлос Кляйбер, один из величайших дирижеров, настоящий гений, он всегда страшно сомневался в себе. Так волновался перед концертами, что у него руки дрожали, просто ходуном ходили. Мне рассказывали, когда он пришел на первую репетицию с оркестром Концертгебау, он никак не мог начать – так у него тряслись руки. Как подумаешь -- гениальный дирижер, и робел, как мальчишка. Но я его понимаю. Я перед репетицией тоже прихожу в нервное, тревожное состояние, все думаю – сумею ли донести мои мысли, получится ли у меня достаточно хорошо.

Я всегда восхищаюсь артистами, которые с легкостью выходят на сцену. Кажется, им всё – трын-трава, на все плевать. Хотя это, может быть, напускное, они научились скрывать свое состояние. А может, действительно, легко относятся ко всему. Значит, в них живет потрясающая уверенность в себе, нервная система в порядке. Я им даже немного завидую. Но, скорее, они прикрываются этим, как маской. Многие дирижеры лепят свой имидж – эдакие герои-победители, ничего не боятся, все знают. Это чтобы не показать свою слабость и неуверенность. И всем кажется – ух, какие они сильные. А на самом деле внутри у них все трепещет. Когда меня спрашивают, волнуюсь ли я перед концертом, я отвечаю: «Всегда волнуюсь и перед репетициями, и перед концертом». Изумляются: «Да что вы? Совершенно незаметно!»

Но я не скрываю волнения, я никогда не играю. Мне в голову не придет делать из себя героя-супермена, который никогда не волнуется и не сомневается ни в чем. Я с годами пришел к выводу: нужно всегда оставаться самим собой. Волнуешься – и волнуйся, на здоровье! Сохранять чужой, фальшивый имидж – слишком тяжело, утомительно и затратно чисто психологически. Так что моя жизнь, мое ощущение себя складывается из разных состояний: из радости, из удовлетворенности, и сомнений, из желания быть лучше, ответственности перед собой и другими. Мое Credo: «Я должен стать лучше». Вернее – не опускаться ниже. Говорят, если ты удерживаешься на одном уровне – это уже прогресс.

-- Как в «Алисе в стране чудес»: чтобы оставаться на одном месте, нужно бежать очень быстро. А чтобы двигаться вперед – надо бежать вдвое быстрее.

-- Конечно, двигаться вперед и выше – требует еще больших усилий. И поэтому во мне постоянно живет тревога. Я не могу расслабиться, отрешиться от проблем, забыть хотя бы на время о своей профессии. Иногда думаешь: «Господи, как было бы хорошо два-три месяца вообще ничего не делать, ни о чем не думать, ни о программах, ни о гастролях, не получать факсы, не вести переговоры, не читать литературу о музыке…» Но это невозможно.

Когда я был моложе, мне многие давали советы: «Будь сильным, будь уверен, не показывай своей слабости». И я старался следовать этим советам. Еще советовали старшие товарищи: «Никогда не читай критику на свои концерты, эти критики ничего не понимают, они все ужасные люди, их мнение не имеет значения». Поначалу я верил – ведь большинство людей, окружавших меня, так считало. Потом понял – чушь это всё!

Да, я читаю критику. Мне приятно, когда меня хвалят, и неприятно, когда ругают. Это естественно. Иногда я делаю выводы из прочитанного, думаю: «А может критик в чем-то и прав? Надо что-то подтянуть?» - и начинаю разбираться. Конечно, если я доверяю мнению критика, если это уважаемый и знающий профессионал.

Ошибиться может любой: и дирижер, и критик, и публика. Восприятие музыки – вообще очень субъективное явление. Во всем абсолютно. Только что мы выступали в Эдинбурге. Перед концертом я провел репетицию. Мой ассистент, в обязанности которого входит слушать и подправлять баланс в оркестре, мне говорит: «В этом зале, мне кажется, слабовато звучат виолончели и контрабасы, надо бы прибавить». А второй, музыкальный руководитель, говорит: «Нет, с басами все в порядке, мне звучания скрипок не хватило».

Понимаете? Два человека, оба – профессионалы, а слышат по-разному. Так что все очень индивидуально.

Конечно, меня раздражает, когда совсем уж чушь пишут. И еще не нравится, когда употребляют совсем уж хулиганские, оскорбительные выражения. Обо мне такого не пишут. Но о других – иногда пишут. Не буду называть имен, но об одном замечательном пианисте, которого я очень люблю, написали, что он – клоун. А о другом, что он -- «дровосек». Вот такие вещи писать, я считаю, совершенно недопустимо. Ну, напиши – «сильный удар», но «дровосек»! Некрасиво.

-- Профессия дирижера требует комплекса самых разных качеств, и чисто человеческих, и профессиональных. Какие из них самые важные?

-- Безусловно, самое главное качество – это талант дирижера. Без него человек вообще не сможет стать дирижером.

-- Но из чего складывается этот талант?

-- Профессия дирижера, как известно, темная, мистическая и необъяснимая. Должен быть в человеке такое природный, животный дар. Когда ты смотришь на человека и понимаешь, что он родился дирижером. Это сложно объяснить словами. Пожалуй, это проявляется в умении вести за собой коллектив во время исполнения. Если у тебя есть эта энергия, если ты обладаешь достаточно мощной энергетикой, испускаешь некие флюиды власти, уверенности, знания, то за тобой пойдет оркестр. Ты можешь ошибаться, можешь неточно показать вступление, взять не те темпы, но оркестр будет тебе повиноваться и идти за тобой. Вот, скажем, Сейджи Озава. У него есть этот врожденный талант, «от живота».

Есть и другой тип: дирижер-интеллектуал. У него хороший вкус, он много знает, он хороший музыкант, он хорошо слышит. Но этого физиологического, животного таланта – «животного» от слова живот, идущего из самого нутра, «от живота» - этого таланта у него нет. Тогда он берет другим: тщательностью отделки, выучкой, безукоризненным чувством стиля.

Всегда надо помнить: слова «хороший дирижер» и «хороший музыкант» - не синонимы. Мне приходилось раньше преподавать, ко мне в класс приходили самые разные студенты. Через пять минут знакомства с человеком я уже мог сказать, выйдет из него дирижер или нет. Могу, конечно, и ошибиться, но, в принципе, я вижу потенциальных дирижеров, есть некоторые безошибочные признаки. Человеку может не хватать музыкального образования или даже музыкального слуха, но если у него есть «животный» дар, то он может стать дирижером, если будет усердно трудиться.

-- Приведу аналогию. Олег Табаков за свою жизнь тоже выучил многих актеров. Он рассказывал: когда на вступительный экзамен приходит абитуриент, в первые пять минут, как он начал говорить, комиссия определяет: он может держать внимание или нет. Некоторые удерживают внимание небольшой аудитории, скажем, первые пять рядов партера. Другие могут держать внимание 20 рядов. А третьи – всего зала, с ярусами и балконами. То есть радиус действия актерского магнетизма у каждого разный.

-- Я очень люблю театр. Назову одного великого актера: Владислав Стржельчик. Он был прирожденным актером, вот кто мог удерживать внимание зала бесконечно долго.

Но для дирижера очень важно иметь образование. Ты должен быть абсолютно грамотным музыкально. Ты должен обладать развитым чувством стиля. Естественно, нужно развивать и мануальную технику. Многие недооценивают дирижерскую технику, а без нее ты никогда не передашь некоторые тонкие вещи, детали.

А у нас в последнее время появляются новоиспеченные дирижеры-самоучки. Один попросит друга: «Покажи, как дирижируют!» Тот покажет, куда махать: налево-направо, вверх-вниз. И человек думает, что все просто. Что он тоже сможет так. Но это вовсе не просто. Дирижировать – сложно, мануальная техника разнообразна, там есть всякие приемы, жесты. Это не так сложно, как играть на скрипке или рояле, согласен. Но пластика и техника имеет громадное значение для дирижера, это вам любой оркестрант скажет.

Далее, если возможно, надо развить в себе технику правильного репетирования. Но научиться репетировать ты можешь только на оркестре, в одиночку этого искусства не постичь. И объяснить сложно. Можно продвинуться, присутствуя на репетициях других дирижеров. Я вот, например, с самого начала понял, как это важно: сидел на репетициях моего отца, Мравинского, Караяна. Изучал их приемы, манеру, кое-что записывал – как они выстраивают репетицию, какой у них метод. Самым высоким примером для меня были и остаются репетиции Мравинского. Он репетировал, как бог, это было что-то невероятное. В этом смысле я прошел великолепную школу, этот опыт мне помогает до сих пор.

-- А чисто человеческие качества?

-- Профессия тут неважна: и врач, и педагог, и дирижер, чем он лучше, как человек, тем лучше для профессии.

-- А как же насчет фирменной дирижерской агрессии, строгости, даже грубости? Считается, что дирижер – это всегда диктатор.

-- Это полная чушь. Если ты человек по природе неагрессивный, таким ты останешься и за дирижерским пультом. Если же у тебя в характере есть эта агрессия, волевое начало, твердость, склонность к диктату, наверное, таким ты будешь и в дирижерской своей ипостаси. Нельзя быть самодуром – это вредно для дела. Нужно уметь увидеть себя со стороны. Или быть достаточно умным, чтобы прислушаться к тому, что о тебе говорят, и подкорректировать свое поведение. Пытаться искусственно делать из себя кого-то другого бессмысленно, все равно получится плохо.

Но так как мы имеем дело с музыкой, искусством, построенным на эмоциях, дирижер должен быть сердечным человеком. Музыка – это чувство. Дирижер должен иметь сердце, он должен переживать, музыка должна его трогать, он должен быть эмоционально открыт музыке. Иначе дирижирование превратится в сухое отбивание такта.

Дирижер должен человечно относиться к коллегам, к музыкантам своего оркестра. Они живые люди, он с ними работает, и от взаимопонимания в коллективе зависит и творческий результат. Но лидер оркестра обязан быть примером для музыкантов во всем. И в смысле дисциплины, и в смысле музыкантской образованности, этики, ответственности.

Конечно, дирижер обязан быть требовательным и к себе, и к музыкантам, без этого ничего не получится. И всегда ставить на первое место интересы дела. Бывает, музыканту нужно отлучиться, уйти пораньше. Я могу его понять как человек и хочу помочь. Но я начинаю анализировать: а не повредит ли его уход репетиционному процессу? Не скажется ли на качестве выступления?

Если качество не пострадает, я его отпущу. Но если я пойму, что для коллектива его уход создаст трудности, я откажу. И он должен постараться понять причины моего отказа. А может и не понять – все мы люди. Но это ощущение, что ты работаешь в коллективе, чувство общности – оно очень важно и для дирижера, и для музыкантов.