Британскую драматургию украсило крепкое русское слово

Улыбчивый мужчина с внимательным, дружелюбным взглядом, чью лысину я наблюдал перед собой во время представления, оказался автором пьесы. Он определенно удивился довольно бурной реакции зала и через переводчицу без конца благодарил публику и организаторов фестиваля. И еще раз публику. И опять организаторов. Кажется, драматург был совершенно обескуражен тем, насколько его работа оказалась доступной пониманию московитов, которые с большим воодушевлением послушали историю об обществе потребления, быстро и безотходно перерабатывающем стареющих музыкальных радикалов в кредитные карты.

Тут дело не в том, что язык театра интернационален или наш образованный зритель особенно восприимчив и расположен к лицедейству. И даже не в том, что мы живем как-бы в глобальном мире, условно разделенном границами, но скрепленном одинаковыми проблемами. Все дело в том, что понимать тут нечего.

Четыре постаревших участника позабытой британской панк-группы средней паршивости и тридцатилетней давности, судьбы которых сложились по-разному, но у всех неудачно, получают ангажемент от рекламщиков в пользу отвратительно буржуазных, американских (это важно - Америка нужна «старой Европе» как поставщик империализма и тема для социального протеста) распространителей пластиковых карт для «пластиковых людей». После недолгих рефлексий бывшие коллеги по шоу-бизнесу и революции соглашаются на возмездное участие в кампании, хулиганят по старой памяти и вновь становятся популярными. Они заново находят свое место в изменившемся мире в качестве юродствующих критиков системы потребления, которая готова потребить все, что угодно, включая собственную карикатурную критику.

Если адаптировать сюжет для России, то получился бы трогательный «Мумий Тролль», продавший пивовару Тинькову душу и песню «Доброе утро планета», или страстотерпец Шнур, который озвучил хитом «Вот будет лето – поедем на дачу» билайновский дачный тариф. Мягко говоря, посмешище бы получилось. Мы бы сидели в зале, свистели и кричали «не верю». А у британца вышло иначе: культурно и остроумно.

Как всегда, дело в мелочах. Ну, почему, скажите, Сид Вишез и Джонни Кэш – это «культурно», а Свинья (Панов) и какой-нибудь Рикошет – обязательно «контркультурно»? Почему у первых играют на записи профессиональные музыканты-наемники, продвигают их воротилы шоу-бизнеса, революция у них поддельная, а музыка - настоящая. А у вторых все взаправду, навзрыд и невпопад, но слушать эту хрень никакого усердия и азарта не хватало ни тогда, ни теперь. И ведь это не только музыки и театра касается. Сходите на Винзавод или на Арт-Москву, прокатитесь на Ладе-Калина от Хабаровска до Читы, сравните Протвино с Силиконовой долиной или стоимость нефти марки Urals и марки Brent... Да что же это такое?! Неужели нам действительно нечего предложить вот этому самому миру без границ с его интернациональной культурой?

Однако не отчаивайтесь, найдется кое-что и у нас. У нас есть наше поистине национальное достояние, которое даже без перевода и конвертации способно ввести в заблуждение любого молодого британского драматурга, приехавшего на фестиваль. Великий и могучий... во дни тягостных раздумий... ты один мне надежда и опора... и все такое, короче, русский язык. Именно он сотворил из никчемной пьесы правду, чудо зрительского восторга и тот еще катарсис. Ему мы обязаны мгновениями чистой радости, а Майк Пэкер - продолжительными незаслуженными аплодисментами.

Как же смачно и душевно они матерятся. Я имею в виду превосходную игру актеров, которые самоотверженно читали «Дисфункциональных». Работа режиссера по расстановке стульев на сцене; перемещения героев, бодрящие картинку; дикторский текст, объясняющий эти самые перемещения; прекрасная американская блондинка-менеджер (по сюжету пьесы единственная пострадавшая от революционной борьбы британских панков); сами герои с дурацкими терзаниями, их реплики – все ложь и подделка в сравнении с чистой эмоцией, экстрактом чувств, квинтэссенцией нашего отношения к миру, заключенными в противящемся цензуре величественном русском языке...

На обсуждении, которое состоялось сразу после читки, режиссер признался, что сократил перевод авторского текста почти на треть. Многие местечковые британские «ссылки», названия музыкальных групп и имена были бы не понятны нашему зрителю. Уверен, так и есть. Но, думаю, следовало бы действовать смелее и сократить все остальное, оставив только исполненные глубочайшего смысла и силы, древние и вечно юные непотребные, подлинно русские выражения. Тогда бы точно одними овациями автор не отделался.