Тайская пена накрыла Москву

«Мальчик для битья»

С подачи курортного издания Pattaya One, написавшего об аресте Плетнева, которого, как вскоре выяснилось, не было, отечественные СМИ неделю перемывали кости пианисту. Арестовали -- не арестовали, нашли что-то порочащее -- не нашли. Выпустили в Россию, приехал в Россию, что-то рассказал на пресс-конференции.

6 июля интернет смаковал фото, на котором Плетнев с измученным лицом и в рубашке «говорящего» цвета стоит перед уважаемыми тайскими полицейскими. Значит, виноват. Два дня спустя появились кадры уже пореспектабельнее -- то за пультом Российского национального оркестра, то в деловом костюме и темных очках, этакий европеец-космополит. Наконец все выдохнули: Плетнев с Российским национальным оркестром вылетел на гастроли в Македонию. Теперь скандал агонизирует короткими мониторинг-сообщениями под шапкой плетневского же имени.

Комментарии отразили страсть, с какой обыватели всех времен и народов набрасывались на людей заметных, заслуженных и не таких, как другие. Конечно, наивно думать, что в год 20-летия созданного Плетневым Российского национального оркестра (РНО) кто-то намеренно устроил ему «подставу». «Пятый канал» накануне «скандала» показывал фильм про пианиста. Завистники завидовали, поклонники радовались. И уже назавтра люди бросаются на подлый сюжет.

И дело не только в том, что в журналистике хороший спрос на плохие новости. Все гораздо тривиальнее. В истории фигурирует талантливый человек. Его можно судить. И само участие пусть даже в виртуальной инквизиции кладет отсвет на самих инквизиторов. Взяли на себя такую «заботу» -- вроде и совесть чиста.

Живые и мертвые

Каноническая формула «о мертвых -- либо хорошо, либо никак» автоматически означает, что все плохое просто обязано достаться живым. Жанр сплетни во все времена отдавал на потеху публике тот или иной «случай из жизни». И в этом режиме людям, живущим своей жизнью, доставалось больше, чем живущим, как все.

Вспомнить Чайковского, которого после советского табу на подробности его биографии мы открывали через Запад, где запрета не было. Открывали, отчего-то мучаясь. Больше всего от нетабуированного Чайковского страдали текстильщицы и шоферы.

Михаил Плетнев -- особый соблазн. Человек спокойный, замкнутый, несуетный, он и с музыкальным критиком-то не с каждым в разговор вступит. В музыке он -- созерцатель, часто медиум. В жизни -- сам себе раб и господин. Называя Плетнева лауреатом Grammy, победителем Конкурса Чайковского, выдающимся дирижером и пианистом, обнаруживаешь, что эти понятия мало о чем говорят.

В отличие от музыки, как ее понимает и чувствует Плетнев, а благодаря ему научились понимать и мы. Когда Плетнев за роялем, возникает чувство, что он дома. И в симфониях Чайковского, Сибелиуса или Брукнера -- он дома. Благодаря внимательному и чуткому сотворчеству с Плетневым слушатель вглядывается в исполняемую им музыку, неожиданно узнавая в ней что-то важное лично ему. И так происходит всегда. Так умеет только Плетнев.

Не задумываясь ни о чем подобном, комментаторы тайского инцидента просмаковали зоологические подробности, скомпрометировав прежде всего самих себя. Все-таки обнажать непричастность к понятиям осторожности, деликатности и сочувствия очень негигиенично. Но в нашем случае это не атавизм, а давняя традиция.

Так же бесстыдно обнажали себя хулители Байрона, которых Пушкин урезонивал: «Да, был мелок и подл, но не так, как вы». Так же лицемерно подталкивали Чайковского к «суду чести» его товарищи по училищу правоведения, дабы «чего не вышло» с незапятнанной доселе репутацией училища. Чайковского не стало, в репутацию все равно «просочилось». Кто-то выиграл?

Личная жизнь

Один умный человек, отец Александр Шмеман, зафиксировал в «Дневниках» такую мысль. «Больше всего меня занимает -- что делают люди, когда они «ничего не делают», то есть именно живут. «Мещанское счастье»: это выдумали, в это вложили презрение и осуждение активисты всех оттенков, то есть все те, кто, в сущности, лишен глубины самой жизни, думая, что она распадается на дела. «Он не имел личной жизни», -- говорим мы с похвалой. А на деле это глупо и грустно…».

С тем, что личная жизнь -- территория приватная, согласны, наверное, все. Но почему-то распространяют это только на умерших. Возможно, потому, что за художественными текстами прошлого ничьей уж «личной жизни» и не разглядишь. Да и кому сейчас интересно выискивать в романе Толстого детали его отвергнутой любви к Китти Тютчевой или в рассказах Чехова -- обличительную философию супружества. Тут навык нужен, знание, интуиция, культура. Говорят: время течет, жизнь меняется.

Но правда ли так уж далек от нас Чехов, который в повести «Моя жизнь» (рассказ провинциала), кажется, догола раздел историю нравственных трений с отцом? Или Ахматова, в сюжетах «Крейцеровой сонаты» и «Анны Карениной» угадавшая конец любви Льва Толстого к Сонечке Берс, вернее Софье Андреевне Толстой? К сожалению, большинство людей убеждены, что «личная жизнь» в культуре -- одно, тогда как в жизни -- совсем другое.

Информационная пенка

Скандал -- один из инструментов информационного рывка. О ком-то молчали-молчали, вдруг бац скандал, и сразу все заговорили. Знание этого механизма давно и с пользой для себя практикуют звезды Голливуда, шоу-бизнеса и большого спорта. Серьезной музыке как-то удавалось быть выше. Возможно, чувствуя это, с некоторых пор ее фигурантов тоже стали втягивать в зону скандальности. Лучано Паваротти задолжал налоговой инспекции. Внучка Доминго оказалась на какой-то обложке не в том, что достойно репутации ее деда. Мария Каллас была любовницей Онассиса. А Джузеппе ди Стефано предавал законную жену.

Сюжеты эти, вносимые в ежедневную жизнь газетами, тешат самолюбие обывателей, одновременно истрепывая нервы «виновникам» событий. И мало кто из создателей и потребителей подобной дребедени догадывается, что, когда он пойдет есть свой ужин с курицей, певец, пианист или дирижер выйдет делиться с публикой вещами гораздо более неочевидными. И вот об этом писать в те же газеты будет гораздо труднее, нежели переливать из пустого в порожнее тот или другой скандал.