Музыкальное путешествие в подсознание

Утром -- в газете, вечером -- в куплете

Режиссер превратил символистскую драму Метерлинка--Бартока, полную смутных намеков, подтекстов и аллюзий, в конкретный рассказ о конкретных, известных всему миру сексуальных извращенцах. Тех самых, что похищали женщин и годами держали их в застенках, сожительствовали с собственными дочерьми и приживали от них детей-внуков.

Череда нашумевших в Европе судебных процессов явно повлияла на режиссерскую мысль. Креймер сочинил на материале оперы некую компилятивную историю, сложив ее из множества кошмарных сюжетов, становившихся в свое время объектами внимания СМИ. Однако перевод сгущенно-символистского языка оперы в плоскость обывательского, обыденного сознания определенно обеднил ее содержание. Ведь что такое, в сущности, опера Бартока? Это не просто нравоучительная сказка, в которой показаны последствия неуемного женского любопытства. Сказочный слой, на котором зиждется драма, самый ранний и поверхностный. На самом деле Барток описывает опасное путешествие человека в глубины собственного подсознания. На этом пути одна за другой распахиваются двери, ведущие в тайные колодцы нашей души. А за ними -- боль, страх, ужас и смутные, стыдные желания. Груды сокровищ, горы злата и оружия, озеро слез, дивный сад, сочащиеся кровью стены, панорама бескрайних земель Герцога, скрытые за дверями, -- не просто предметы и объекты, но знаки-вехи, ведущие вниз и дальше. Мрачный замок Герцога, в который не проникнет и лучик света, -- символ подсознания, в котором копошатся детские страхи и взрослые желания.

Всюду кровь

Справедливости ради признаем: зрелище вышло отнюдь не скучное, довольно разнообразное по видеоряду и внутренне логичное. Не в последнюю очередь благодаря работе художника Джайлса Кадла. Самое удачное визуальное решение найдено в начале. Оно транслирует верные и уместные смыслы. На сцене темно; уличный фонарь струит унылый свет, освещая одинокую дверь, ведущую никуда, в пустоту и мрак. В полной тишине, еще до оркестрового вступления, появляется Герцог (Уиллард Уайт) -- статный мужчина, затянутый в полувоенный френч. За ним бежит юная золотокудрая барышня в пышном белом платье, это Юдит (Елена Жидкова). Она нетерпелива, она сгорает от любви к своему таинственному избраннику и готова идти за ним наперекор семье, вопреки мрачному ореолу зловещих слухов, окружающих возлюбленного. Герцог распахивает дверь, и Юдит переступает порог. Назад возврата нет.

Смысл ясен: герои отрешаются от света и замыкаются от мира. Дверь отрезает их от остальных. В следующей сцене они спускаются в глубокие подземелья замка. За полупрозрачным экраном видны оба: мерно шагает Герцог, за ним бредет озябшая и оробевшая Юдит, поеживаясь от холода и страха. Сырые, влажные стены обступают ее. У нее начинается приступ клаустрофобии. Именно страх перед замкнутым пространством побуждает героиню распахивать запретные двери одну за другой, пренебрегая предостережениями мужа. Юдит -- живое и юное существо. Ее влечет к солнцу и свету. Их ищет она за дверями, но находит кровь и смерть. Кровь капает с драгоценностей, кровью омыты доспехи, и даже цветы в прекрасном замковом саду кровоточат. Первое же кровавое пятно на белой юбке Юдит -- она в ужасе вытирает заляпанную руку -- ясно читаемый символ дефлорации. Платье ее от двери к двери все больше покрывается кровавыми пятнами: содержимое комнат, скрытое за дверями, оставляет свои отметины.

Но главный шок ждет впереди. Когда за неопрятными кучами, в которые воткнуты чахлые деревца и стебли роз, вдруг раздергиваются тряпочные ширмы на нарах, из деревянных ниш-кроваток выпрыгивает гурьба разновозрастных неопрятных оборвышей, мальчиков и девочек. Детки отлично вышколены: строятся по свистку, как в казарме, разбегаются по команде, зная, что ослушание грозит им жестоким наказанием. В методе воспитания явно сказывается военное прошлое папаши.

Властитель темной стороны

Прямолинейно и доходчиво режиссер объясняет нам: в подземельях замка царят террор и насилие. Но зло здесь не инфернальное, космическое, выведенное в драме Метерлинка, -- это зло бытовое, болезненное, замешенное на кровосмесительных связях и сексуальных отклонениях среднестатистического европейского психа.

У Бартока Герцог наделен необъяснимым могуществом. Когда открывается шестая дверь, оркестр яростно ревет, рисуя устрашающую картину власти над всем подлунным миром. Тектонические сдвиги оркестровых масс -- будто сдвинулось само мироздание -- рождают догадку: Герцог -- повелитель тьмы, темной, иррациональной стороны бытия, антагонист светлой и солнечной половины мира.

Но в спектакле Креймера это фундаментальное качество образа Герцога попросту проигнорировано. И когда отодвигается последняя ширма, мы видим за ней трех томящихся в заключении женщин -- Утро, День и Вечер по классификации садиста мужа. Притча о таинственном Герцоге окончательно изжита. История превращается в рассказ о соседе-психе, который держал своих жен в подвале собственного дома, и никто о том не догадывался.

Женщины покорно водят хоровод вокруг тирана, по его знаку покорно раскладываются на матрасе по четырем сторонам света и раздвигают ноги. Герцог торжественно, как папскую тиару, возлагает на голову кивер, украшенный пышным плюмажем, и заносит над Юдит меч -- она обречена стать его Ночью, прекраснейшей из жен. Она смиряется и раздвигает ноги. Свет гаснет, занавес.

Притча и реальность

Притча о герцоге Синяя Борода имеет массу интерпретаций. Драма Метерлинка и опера Бартока лишь одна из них. Фольклорный сюжет может быть трактован как история о темной, иррациональной стороне личности или как история о невозможности отношений между мужчиной и женщиной или о невозможности понимания и доверия между людьми в принципе. То, что Креймер из всего возможного спектра разнообразных трактовок выбрал анекдот про насильника, живущего по соседству, чем начисто лишил образ Герцога его космогонической, надмирной подоплеки, весьма показательно, поскольку говорит о строе и духе нынешнего времени. Режиссерское послание обращено к сугубо приземленному, прозаичному, замороченному массмедиа сознанию обывателя. К тем, кто никогда не поднимает голову вверх, чтобы взглянуть на звезды и еще раз поразиться безмерности сущего. И поэтому его спектакль по гамбургскому счету неинтересен. Он не приращивает смыслы к гениальной опере, но, напротив, умаляет их.

Стенобитное сопрано и благородный бас

Спектакль спасают могучее, похваляющееся избыточной силой, полное экспрессии, переливчатых, звонких красок звучание гергиевского оркестра и отличные работы певцов.

Елену Жидкову уже довелось слышать на прошлом фестивале «Звезды белых ночей», когда она впервые выступила в Питере, спев партию Юдит в концертном исполнении, и наповал сразила зал невероятной витальностью, экстремальным вокалом и сшибающей с ног энергетикой. Модельная суперблондинка с копной вьющихся волос, обольстительная и непредсказуемая, Жидкова -- выпускница Петербургской консерватории. Обладательница мощного и экстраординарного по диапазону драмсопрано (кажется, ее голос способен пробить стенку) проснулась знаменитой после исполнения партии Юдит в лондонском Барбикан-холле пару лет назад. За пультом тогда стоял Валерий Гергиев. А до этого она пела ту же партию в Ла Скала. Сейчас ее карьера стремительно раскручивается: Байройт, Эдинбург, Зальцбург, далее везде.

Уиллард Уайт (Герцог), благородный и представительный, уже находится в зените карьеры. 65-летний американский бас продемонстрировал отличную выправку и блестящую культуру вокала. Голос его звучал веско, благородно, очень достойно. За пультом священнодействовал Валерий Гергиев, магнетически заряжая оркестр. Он хорошо знал партитуру. Опера уже исполнялась, и не раз, в концерте, в течение прошлого сезона. Но никогда ранее -- из оркестровой ямы. На премьере же оркестр, слегка притушенный дирижером, то выплескивал громы и молнии, то нежно журчал: пенные всплески арф, изображающие бурлящие роднички озера слез, до сих пор звучат в ушах. Музыкальные впечатления от премьеры -- самые качественные и добротные, на уровне европейских стандартов. Да и спектакль в целом, хоть и чрезмерно прямолинеен, в сущности, неплох. Во всяком случае, он показался гораздо более внятным и логичным, чем зальцбургская постановка 2008 года.