Вариации Прокофьева на темы модернистского искусства

«Возвращение» – первая полноценная музейная публикация Олега Прокофьева в России. Хотя в постсоветское время художник наезжал в Москву неоднократно. В 1996 и 1997 годах он открывал здесь конкурс молодых исполнителей и Дни Сергея Прокофьева. Была у него и небольшая выставка в Музее музыкальной культуры имени Глинки. А пятью годами раньше он приезжал, чтобы проверить свой «депозитарий» -- собрание работ, оставленных им перед спешным отъездом за рубеж в 1971 году на даче художников Дмитрия и Нины Жилинских (на бывшей даче его отца-композитора). Эти картины Олег Прокофьев передал в коллекцию современного искусства музея «Царицыно», которую в начале 90-х годов начал формировать искусствовед Андрей Ерофеев. Затем, как и вся «царицынская» коллекция, эти работы перешли в собрание Третьяковки. Таким образом, то, что было создано художником еще на родине, специалистам в общих чертах известно.

Потомственный формалист

В случае Олега Прокофьева с понятием «родина» не все просто. Родился он в Париже, его мать, испанская певица Каролина Кодина, была второй женой Сергея Прокофьева. Сам композитор в 20-30-е годы был почти что гражданином мира. С советским паспортом с 1918 года он разъезжал по разным странам и континентам, работая по ангажементам, и лишь в 1938 году окончательно вернулся в СССР, где и осел с семьей. В 1949 году Каролину отправили на семь лет в лагеря -- экс-супруге композитора вздумалось вернуться на Запад. Ее мечта сбылась, правда, спустя 30 лет, она смогла выехать в 70-е годы в Англию уже по вызову сына. Сам же Сергей Прокофьев угодил под кампанию «борьбы с формализмом». Отчитанный Ждановым за «непонятную музыку» вместе с Шостаковичем, Прокофьев попал в опалу.

Формализм, но не как трюкачество, а как экспериментальная работа с формой, вероятно, это то, что унаследовал от отца Олег Прокофьев. Он и учился у опального живописца, «формалиста» Роберта Фалька, и тянулся к тем неофициальным художникам, для которых светом в окошке в те годы были привозные выставки западных модернистов. Вроде той американской абстракции с Де Кунингом, Поллоком, Мазеруэлом, которая открылась в 1959 году в Сокольниках. Впрочем, Прокофьев странным образом учился у местных учеников именитых американцев -- у своих же сверстников.

Вслед за Борисом Турецким он размашисто, не без какой-то матиссовской элегантности набрасывал тушью «хартунгов» и «клейнов». Подобно Владимиру Слепяну, сбивался с американской action painting на французскую «лирическую абстракцию». Затем по, вероятно, доставшимся по случаю западным альбомам и книгам изучал геометрию голландцев Ван Дуйсбурга и Вантонгерлоо. И это довольно странно, поскольку в доме известного коллекционера Георгия Костаки, куда он был вхож вместе со своей женой-англичанкой Камиллой Грэй (кстати, историком русского авангарда), Прокофьев видел работы и супрематистов и конструктивистов.

Пантеон модернизма

Конечно, его можно упрекнуть в непоследовательности поисков, в немотивированности переходов от одной живописной системы к совершенно другой. Так в начале 60-х годов он внезапно перешел от ортогональных проекций к тональному письму белым по белому, возможно воспользовавшись рецептами Владимира Вейсберга. А уже в Англии как бы на новом витке вернулся к геометрии, теперь уже близкой к hard edge Морриса Луиса и Кеннета Ноланда. Прокофьев строил причудливые скульптуры из крашеных досок – то ли алтари, то ли органы, мастерил из дерева такие невероятные загогулины и змеевидные конструкции, какие можно встретить лишь в учебнике по топологии.

Воспитанный на западноевропейской традиции, Прокофьев парадоксальным образом придумал для себя некий художественный пантеон, в котором кумиры модернизма, как божества в восточных религиях, меняли свои обличья и переплетались друг с другом. Неслучайно художника привлекали культуры Индии и Индокитая, о которых он много писал. Скорее всего, в этом своем пантеоне Олег Прокофьев больше всего почитал некое божество перемен. Его он и заклинал. Ко всему прочему художник отлично играл на флейте.