Азартная молодежь перепела оперную звезду

Испанская феерия

Это был вечер экстатических восторгов, экстра-классного вокала и триумфа оркестра Мариинского театра. Как бы пафосно это ни звучало. Бежим мы от пафоса или принимаем его, но музыка в своих самых эффектных, картинных проявлениях -- искусство, безусловно, пафосное. Ну как иначе исполнять, скажем, Берлиоза, тех же его «Троянцев», без пафоса и громокипящих страстей? А уж в «Дон Кихоте» Массне автор расстарался: в первом акте выписал такую смачную испанистую фактуру, только держись! Большой, яркий, мощный оркестр, вскипающий безудержным весельем и танцевальной стихией. Экстремальные врезки хора в фанфарную поступь оркестра; басы, неотступно долбящие в одну точку, а поверх них перестук кастаньет, звон треугольника и чарующая квазииспанская мелодия. В опере Массне, как выяснилось, очень много звуковой изобразительности. Она замешена на испанских ритмах и характерных гармониях, а течение сюжета направляется, точнее, маркируется относительно самостоятельными жанровыми номерами.

Под сладкий лепет мандолины

Оркестровую феерию крупными мазками, щедро, не жалея красок, набрасывал Гергиев. В звуковую картину рельефно, споро и ловко вписались молодые солисты Мариинки. У всех партии были выучены на совесть, так, что от зубов отлетало. Это потому, что учить начали еще осенью. Думали -- к грядущей постановке, но вышло иначе. Впрочем, труд их не пропал. Все блеснули свежими голосами, от души актерствовали, стреляли глазами и вступали друг с другом и с прекрасной Дульсинеей--Анной Кикнадзе в плотные и разветвленные отношения. Ансамбль сложился отличный. Четко подавались реплики, слаженно звучали дуэты и квартеты. Особенно же хорош и уместен казался Карлос Д’Анофрио в партии воздыхателя Дульсинеи Родригеса: фактурный брюнет, самой природой предназначенный для партий героев-любовников.

Сама Дульсинея--Кикнадзе с первых же минут притягивала взоры роскошными статями и пышным алым платьем. Ее первое вступление, прервавшее хор славословящих поклонников -- протяженный, извилистый вокализ без поддержки оркестра, -- порадовало низкими нутряными нотками и сверкающими верхами.

Каскады серенад, танцев, сегидильи, ноктюрны… Имитация переборов мандолины -- в первой же любовной песне Рыцаря печального образа под окнами ветреной красотки. Упругие гитарные ритмы -- в песенке самой Дульсинеи, уже в четвертом акте. Безумный и упорный поскок Росинанта, направляемого уверенной рукой на ветряные мельницы; потаенная интродукция ко второму акту, где переливаются, колышутся туманные звучности, прорезаемые пением соловья.

Фурланетто перепели

Справа от дирижера на сцене концертного зала расположился осанистый Фурланетто со своим верным оруженосцем Санчо Пансой, его партию пел молодой бас Мариинки Андрей Серов; невеликого росточка, он едва доходил патрону до плеча. Пение итальянского гостя было исполнено величавого благородства и внутренней гармонии. Глубокий, богатого окраса тембр голоса с годами почти не истерся. К тому же Фурланетто умеет его расчетливо использовать, распределять силу и мощность, правильно подать, красиво округлить фразу. Была в исполнении мэтра некая, пожалуй, избыточная рассудочность. Попав в компанию молодых, горячих ребят, которые прямо из кожи вон лезли, старались и пели очень искренно, Фурланетто слегка потерялся. Он производил впечатление умудренного жизнью философа, эмоции которого припорошены пеплом воспоминаний. Партию он исполнил, что говорить, эталонно -- по фразировке, по подаче звука. Все, что нужно, подчеркнул, что не важно -- убрал, затушевал.

И все-таки его партнер Андрей Серов превосходил его не только в живости, артистизме и органике, но и по качеству вокала. У Серова обнаружился и выдающийся комедийный талант. Он вольно, непринужденно, бесстрашно отдавался актерской игре. Его Санчо Панса получался уморительно смешон, незадачлив, реактивен, трещал по-французски, то и дело переходя на говорок. Достоинства Фурланетто были несомненны и очевидны. Но истинным героем вечера, как, кстати, и во время исполнения оперы в московском большом зале консерватории, стал его младший собрат Андрей Серов. Именно его наградили самыми шумными и продолжительными аплодисментами. К слову, он уже успел обратить на себя внимание в спектакле по «Русалке» Дворжака, в партии Водяного, так что его бешеный успех никакая не случайность, но закономерность, подтверждаемая стремительным развитием карьеры певца.

Не Бизе, но все-таки…

Гергиев в этот вечер был в ударе: ошеломляющий, низвергающийся водопадами фортиссимо оркестр; неудержимый драйв, внезапно сменяющийся приглушенными пастельными звучностями. Грозные раскаты басов и суровые чеканные каноны и фугато неожиданно прорезались в картине, рисующей зловещее ущелье, логово разбойников. Вдруг подумалось: надо же, как опера Массне (да и вообще многие французские лирические оперы) похожа временами на «Кармен» Бизе. Так же у Бизе один из актов предваряется интродукцией -- ноктюрном. И у него в опере есть картины сумрачного ущелья и, уж конечно, много испанизмов и разливов лирической риторики. Не то чтобы Бизе лично открыл эти приемы, нет, он гениально сублимировал, обобщил, кристаллизовал в четкие формы матрицы французской лирической оперы, нащупанные другими. Вот отличие гения от таланта: гений придает идее совершенную законченность очертаний. Но как бы то ни было, музыка Массне, славная, мелодичная, будоражащая ум и чувства, тоже очень хороша. Можно представить, каким эффектным получился бы спектакль, -- лишний раз пришлось пожалеть, что постановку отменили.