В Москве можно посмотреть уникальный фильм, который способен свести с ума, прояснить сознание или вызывать брезгливую зевоту. «Господин Никто» Жако ван Дормеля исследует границы человеческого восприятия, воображения и бытия.
Иногда бывает так: проснувшись, лежишь с еще закрытыми глазами, слушаешь утренние звуки улицы и несколько минут не помнишь, что это за улица, как выглядит квартира, в которой находишься, что делал вчера и должен делать сегодня, есть у тебя машина или нет, как выглядит твоя одежда да и ты сам. Варианты приходят на ум разные. И помнишь только имя. И это, между прочим, вовсе не похмелье. Фильм Жако ван Дормеля возвращает в это состояние наяву и в ясном сознании. Его герой приходит в себя в 2092 году. Ему 120 лет. И он пытается вспомнить, кто он такой и как жил.
Тем временем человечество избавилось от страха смерти и старения. Оно забыло о страстях и живет в полной гармонии и рациональном порядке. Одним из следствий бессмертия стал отказ от размножения. Потеряла актуальность любовь, но не любопытство. В 2092 году человечество будет с интересом следить за последними днями последнего смертного на Земле.
Сначала врач-гипнотизер, а потом еще и репортер пытаются вытянуть из господина Никто историю его жизни. Его вовлекают в реалити-шоу. Он не запирается, но с каждым словом его рассказ ничего не проясняет, но все только запутывает. Дормель, который считает, что кино – это хороший способ исследовать механизм мышления, смешивает в голове своего героя несколько жизней и бесчисленные варианты развития событий, отправляя их по трем основным направлениям. На них Никто встретит трех разных женщин, три разных работы, разных детей, страны, смерти. Каждый раз, делая выбор, Никто идет по двум новым путям и проживает каждый в отдельности и оба одновременно. Расти это ветвистое дерево воспоминаний начало с того, что на станции маленькому мальчику надо было решить, остаться жить с отцом или уехать с матерью. В 2092 году Никто может рассказать, что было дальше и в том, и в другом случае.
Попытка осуществить такой замысел в реальности, то есть осмыслить таким образом собственную жизнь, очевидно, приведет к безумию (или просветлению). Если кино может позволить воображению нелинейность, то нормальное сознание обычного человека едва ли на это способно. Оно прокладывает путь от одного биографического узла к другому неумолимо, словно колею железной дороги. Фатальность такой «железнодорожной» жизни, очевидно, и заставила Дормеля выбрать станцию как ключевой и самый драматичный пункт сюжета. Вы либо едете, либо остаетесь, кажется, другого не дано. С выбора начинается взросление, потом зрелость, старость и смерть.
Ничего нельзя вернуть назад. Молоко размешивается в кофе раз и навсегда, ваза разбивается и целой больше никогда не будет, пепел не станет сигаретой, люди расходятся, энергия рассеивается, вселенная расширяется. Таков принцип энтропии.
Очевидный вопрос, который мучает людей будущего и не дает вам раствориться в невероятно сложно переплетенных, расходящихся жизнях господина Никто: если он одновременно двигался всеми этими прихотливыми тропинками, какая же из них все-таки привела его в 2092 год? И все-таки: каким был его главный выбор в жизни? Остался ли он с отцом? Уехал ли с матерью?
Дормель, вроде бы заявляющий о себе как об интеллектуале и философе, рассуждая на сложные темы и демонстрируя впечатляющую научную эрудицию, на самом деле не является ни тем, ни другим. Фантастическая во всех отношениях история господина Никто имеет чисто поэтическую и иррациональную природу, объяснение и финал.
Может ли рациональный человек записывать на карточках эпизоды пару лет, потом еще несколько лет их тасовать, теряя некоторые по рассеянности, а потом еще не спеша готовиться к съемкам, ожидая нужного количества денег? Дормель может. Когда его спрашивают, как у него это получается, честно говорит: повезло.
На мастер-классе в Москве, организованном фестивалем «2morrow\Завтра», кто-то поинтересовался у Дормеля, в состоянии ли он экранизировать «Улисса». Желание задать такой вопрос логично возникает после просмотра, но ответ на него не нужен. «Улисса» мог бы экранизировать, скажем, Майкл Уинтерботтом, которой доказал, что способен разобраться с не поддающимся экранизации Лоуренсом Стерном и его книгой «Жизнь и мнения Тристрама Шенди». Дормель же сам себе Джойс и сам себе Стерн. Он экранизирует свое воображение, которое, как признается режиссер, почти не контролируется им самим. Его кино – самое убедительное доказательство его искренности. «Господин Никто» со всеми бесконечными борхесовскими тропками, множащимися вариантами выбора и колоссальными объемами просто красивых кадров и образов, которые Дормелю, кажется, элементарно жаль было сокращать, где-то к середине начинает сводить с ума самого терпеливого зрителя. Тем поразительнее становится момент, когда режиссер ставит точку. Он, как и его герой, может ее поставить очень вовремя, сделать единственно верный выбор, сойти с железнодорожной колеи, дождаться у маяка своего истинного счастья. И повернуть время вспять.
