В Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка живописи и графики Александра Шевченко (1883-1948) -- советского модерниста до кончиков кистей и формалиста-западника почти до конца жизни.
Жертва цензуры
За Александром Шевченко закрепилось реноме модерниста, претерпевшего за свои «измы» от наивысшей советской цензуры и по этой самой причине едва не пропавшего. В своем дневнике сервильный соцреалист Евгений Кацман повествует об историческом визите группы избранных художников на дачу Сталина летом 1933 года. Вождю ловко подсунули каталог с разворотом репродукций работ Шевченко и Штеренберга и с комментарием: «Вот видите, Иосиф Виссарионович, здесь не важны идеи и чувства, а важны особые технические приемы, красочные пятна и т. д.». «Это никуда не годится», -- резюмировал верховный арбитр изящного. Понятно, что подобная реакция и ожидалась, а потому и весенняя выставка Шевченко того же года в Третьяковке была заблаговременно свернута, да и саму музейную экспозицию поспешно вычистили от различных «шевченок».
История искусства в одном художнике
А между тем Шевченко был именно музейным художником, станковистом, настоящим мастером картины. Правда, свой шедевр он так никогда и не создал. Возможно, потому что «измы» в искусстве того времени менялись очень часто, а Шевченко за ними следил. Если рассредоточить собранную на нынешней выставке его живопись и графику по музейным залам (будь то ГТГ или Русский музей, от которого представлено множество вещей), то Шевченко будет вообще не заметен: он потеряется среди работ своих знаменитых и индивидуально более ярких коллег. С другой стороны, представленный ныне совокупный Шевченко в известном смысле может заменить целую музейную экспозицию периода искусства 1910-1930-х годов.
Шевченко последовательно прошел почти через все «измы» своего времени: был импрессионистом, символистом, кубистом, футуристом (в версии Ларионова – «лучистом»), неопримитивистом (в таком же варианте), сезаннистом, дереновцем, вламинковцем и почти что советским метафизиком a la Де Кирико или Карра. Этой своей всеядности Шевченко никогда не скрывал и даже гордился ею. В своем трактате 1913 года, более похожем на манифест, «Нео-примитивизм» он заявлял: «Не надо бояться писать с чужих картин… Наше искусство свободно и эклектично, и в этом его современность».
Источники вдохновения
Шевченко ступал след в след за тогдашним современным искусством. Гуашь с красной обнаженной на зеленом фоне – его дань Матиссу, «Вывесочный натюрморт. Вино и фрукты» -- взнос в общий котел кубофутуристов, «Солдатский флирт», «Отдых прапорщика» и «Портрет поэта» -- примеры беспредельного восхищения не только лубком и провинциальной фотографией, но и главным дирижером темы русского неопримитивизма Михаилом Ларионовым. Шевченко осознавал, скольким он обязан Сезанну – в его среднерусских пейзажах проступают скалы и сосны Прованса, а в далях иной раз маячит подобие горы Сен-Виктуар. Свой долг мастеру из Экса он вернул довольно оригинальным образом, создав ремейк знаменитых «Пьеро и Арлекина» (тех, что в ГМИИ), причем, видимо, из благодарности, снабдил комедиантов бутылками вина, закуской и гитарой.
Попытки конформизма
С «идейным искусством» у Шевченко, действительно, не ладилось. Например, писал первомайскую демонстрацию и при этом любовался розовым брандмауэром, надо было изобразить закавказских колхозниц, а получались персидские пери. Он пробовал внести свой вклад в жизнестроительство – в 1920 годлу создал чертеж и разрез некоего «Дома Советов». Но то ли от того, что в подземной части правительственного здания художник заготовил слишком много почти пиранезиевских камер, то ли из-за совершенно не к месту по-футуристски разорванной надписи «Фас – ад», проект стал достоянием лишь бумажной архитектуры. В 1933 году Шевченко попытался было реабилитироваться в глазах властных культуртрегеров, написав нечто вроде «блеска и нищеты куртизанок». Картину об «их нравах», так и называвшуюся «У них», Шевченко скроил по старым лекалам Георга Гросса с танцующими в ресторане, с борделем, падшей замертво на улице под полицейской дубинкой. Обличение, при котором симпатии художника заметно оказались на стороне танцующей пары, не поняли – картина ушла в запасники.
Ученик-учитель
Главные успехи Шевченко были в области преподавания. Он сам любил учиться – в молодости обошел не одну парижскую студию. И, надо отдать ему должное, умел учить других. 11 лет он был преподавателем во ВХУТЕМАСе-ВХУТЕИНе. Откуда вышло немало, по выражению художника Рыбченкова, «шевченят» -- Барто, Зернова, Голополосов, Вильямс, Гончаров и другие. При этом Шевченко неизменно поддерживал и свою художническую форму: просматривал периодику по западному искусству, посещал привозные выставки. Это, вероятно, бросилось в глаза умному, но чрезмерно едкому критику Абраму Эфросу, заметившему в статье того же 1933 года «Вчера, сегодня, завтра»: «Это – имитатор репродукций из западных художественных журналов». Но вот парадокс тогдашней культурной (и не только ее) политики: после той статьи Эфроса больше уже не публиковали, а Александр Шевченко тихо дожил до 1948 года.
