ГТГ показывает активиста современного искусства

В советском андеграунде, где каждый выживал, как мог, всегда была потребность в активисте, заводиле, способном устроить выставку, договориться с кем надо, перезнакомить художников и свести их с коллекционерами. Общительность и связи решали если и не все, то многое.

Художественный челнок

Перефразируя классика, можно сказать: знакомство у Одноралова была вся Москва. В детстве его водили в мастерскую Роберта Фалька, отчего возникла легенда о том, что престарелый мастер-затворник передал ему секреты своей живописи (хотя вообще-то пол-Москвы гордилось тем, что знает эти тайны цвета и тона). Петр Митурич, ветеран авангарда и друг Хлебникова, наставлял отрока Одноралова в колорите на примере Гогена. И его же, юного адепта модернизма, просвещавшего толпу на выставке заграничных абстракционистов (речь идет о Фестивале молодежи и студентов 1957 года), снисходительно пожурил классик соцреализма Павел Соколов-Скаля. Возможно, это и байка, но уж точно известно, что юношей Одноралов познакомил пожилую «амазонку авангарда» Ксению Синякову, вдову поэта Асеева, с бомжевавшим Анатолием Зверевым.

Да и сам начинающий художник, набиравшийся опыта по различным студиям и кружкам «изо», свел знакомства как с неофициалами – Штейнбергом и «таруссцами», Рогинским, Рабиным, Комаром и Меламидом, так и со многими, внесенными в реестр МОСХа. Нельзя сказать, что такое челночное существование было чем-то исключительным в тогдашнем полярном артистическом мире. Так жили многие, работая и для себя в надежде что-то продать интеллигентному коллекционеру или заезжему иностранцу, и по госзаказу для издательств или для Комбината живописи.

Однако в случае Одноралова это выглядело как-то очень явно и даже броско. По его натюрмортам тех лет можно судить о примерном житье-бытье такого художника, листающего заграничные альбомы «метафизиков» Моранди и Де Кирико, сюрреалистов Дали и Танги, в перерывах между походами в спецмагазин «Березка», где на валюту была возможность прикупить советского дефицита и импорта. Пустые пачки и упаковки от Gitanes, Pop corn и вожделенной осетровой икры, любовно выписанные на разноцветных фонах, в большей степени напоминали не метафизику итальянских мэтров, а скатерти-самобранки, о чудесном появлении которых свидетельствовали тут же изображенные иконы в окладах и складни. Получалось, что реальность, а именно физические и даже физиологические позывы преобладали у художника над, условно говоря, потусторонним. Впрочем, и сам художник, вероятно, относился к таким метаморфозам с известной долей иронии, а потому и поигрывал китчем. Что явствовало, например, из известного натюрморта «Руки» с тянущимися к банке свиной тушенки конечностями манекена, который, вероятно, помнят многие из тех, кто в 1976 году заходил на полуподпольную коллективную выставку в мастерскую Одноралова в 1-м Зачатьевском переулке.

Новая легенда

Однако то, что заставило художника в конце концов выбраться из-за «железного занавеса» и уехать из страны, вряд ли связано с его живописью, в принципе достаточно безобидной. Возможно, причиной была неуемная активность Одноралова, члена МОСХа и одновременно участника «бульдозерной выставки», инициатора квартирных просмотров (в том числе и того, 1976 года), которые «органы», скорее всего, методично отслеживали с перспективой вынести окончательное решение. Видимо, в их досье значилось и пресловутое «Пальто Одноралова» -- натуральное пальто с бутылкой кефира в кармане. Арт-объект, показанный в ДК ВДНХ, слишком явно отсылал к культовому экспонату в Музее Ленина. Так стоило ли искушать власти?

Оказавшись в Америке, Одноралов не сразу понял, какое искусство востребовано в стране, где дефицита и в помине нет. Советский подпольный бэкграунд мог помочь лишь на первых порах. Требовалась другая легенда, которая ко всему прочему должна была быть понятной. И Одноралов ее сочинил, смикшировав набоковскую Лолиту с кэрролловской Алисой. В результате по его известным цветастым скатертям-самобранкам между яблоками, гранатами и куклами засновали обнаженные девочки, откровенные настолько, насколько позволяют вкусы художественного салона и галереи, уже приученных к постмодернистским изыскам Дэвида Салле. И похоже, что эта тюнингованная самобранка прилично кормит художника.