Художник сражается с плиткой и побеждает

Маньерист Швецов

Казалось бы, есть простор для игр со смыслами: тут тебе и сортир, и морг, и кухня, и ванная комната. Хочешь -- обращайся к советскому прошлому, хочешь -- пугай стерильным миром мертвых. Наверное, так поступил бы почти любой художник, создавая проект. Петра же Швецова концептуалистом если и можно назвать, то с очень большой натяжкой. Он художник, наверное, самой привлекательной породы. Его работы ничуть не старомодны, в них нет позы. Но и на нос идеи он не намазывает. Они присутствуют, и вполне осязаемы, но уловить их почти невозможно. Тем более -- артикулировать. Есть объект, а что с ним делать -- непонятно. Приходится просто смотреть.

Когда-то в галерее «Люда» (а потом и на выставке ее памяти в «Этажах») была выставлена видеоработа, в которой Швецов бесконечно с воплем разрывал на себе рубаху. В некотором смысле таким же жестом были и остаются все его работы. Он бросает кость публике, точно зная, что у нее наступит когнитивный диссонанс: то ли пытаться понять, что эти звериные крики значат, то ли просто заорать вместе.

Отточенность мастерства Швецова -- пример многим коллегам. Мало кому удается так сочетать в своих работах и абстракцию, и фигуративность, и мрачность цветов, и беспечность очертаний. Взять хотя бы его последний проект, сделанный в той же «Анне Нове» годовой давности, «Болота». Швецов в нем работал на территории вполне ясно очерченного жанра -- пейзажа. Но пейзаж этот был вовсе не пейзанский -- мрачная топь, крючковатая жуть. Подтеки и жижа -- вот, собственно, что старательно вырисовывал Швецов. Но получалась предельно ясная, чуть ли не шишкинская картина.

С кафелем Швецов работает давно -- на нем рисовал проект «Птичник», один из лучших в своей карьере. Тогда еще были силы строить догадки. Теперь можно попытаться понять, почему все попытки выстроить забор трактовки вокруг работ Швецова никак не получаются.

Работа с кафелем

Самое, наверное, ценное в «Кафеле» -- это вышедшая вдруг на первый план тема: как художник управляется с материалом. Как тореадор с быком, честное слово. Или как Ланцелот с драконом -- благо, у выставки есть строгая драматургия.

Спектакль этот состоит из двух актов. В одном Швецов «насилует» кафель, его режущую глаз белизну и блеск, преодолевает материал. Во втором -- использует его свойства в своих целях, подчиняет. То, что начинается выставка именно с усмирения, особенно ценно для драматургии. Зритель сразу видит отношения на самом высоком градусе. И уже затем -- в более комфортном.

В первом акте Швецов на кафельных плитках рисует во вполне традиционной для себя манере, подобной тем же «Болотам»: мрачные абстракции, в которых все же проступает фигуративная конкретика. Здесь структура кафеля тоже работает в пользу художника -- краски ложатся на глянцевую поверхность непослушно и неохотно, так что любая конкретика априори обречена. Но Швецов материал научился преодолевать. Не нужно напрягать глаза, чтобы увидеть в подтеках вполне внятно прорисованные танки, вязнущие в болоте, словно из советских школьных учебников или книжек о героях Великой Отечественной. И вот тут срабатывает особый механизм. Зритель видит знак и пытается его расшифровать. Да, рисунки на кафеле -- где-то я это видел. Кстати сказать, и туалет галереи «Анна Нова» Швецов оформил -- тоже расписал кафельные стены. Но что дальше? Идея буксует. Дешифровка тонет в этом балансировании между фигуративом и абстракцией. И в этом есть свое садистское удовольствие -- в том, чтобы чувствовать, как ломается копье теории о совершенство формы.

Вторая часть -- предельно стерильная. Кафель здесь не расписан, а разбит. Коллега Швецова Илья Трушевский в похожей ситуации подбавил кровушки, уверял, что своей собственной. Швецов же акцентов не расставляет. Важны не они, а сами трещины, выпирающие ребрами осколки. Среди них блуждает глаз. И легко и с удовольствием заблуждается.

Одна работа из второй части уже выставлялась в рамках «Пространства тишины» летом прошлого года на фабрике «Красное знамя». Тогда она родилась из предлагаемых обстоятельств, и разбитая кафельная стена выглядела как символ заброшенного здания, ушедшей великой индустриальной культуры. Но это там, среди развалин, цехов, потухших печей и стен, выкрашенных зеленой масляной краской. В белом и стильном, как айпод, помещении галереи образ не может так же работать. Перенесенный в другое пространство и другой контекст, он меняет смысл. Развешанные по стенам композиции из битого кафеля в этой чистоте и красоте, да еще после акта усмирения, показывают просто другой метод работы с материалом. Более деликатный и щадящий фактуру.

В центре второй части выставки -- поверженные кафельные чудища. В финале взгляд в них упирается, и ставится жирная точка. Материал побежден. Ланцелот торжествует. Дракон побит.