«Дядю Ваню» Андрей Кончаловский уже ставил: в 1970 году вышел его фильм, главную роль в котором сыграл Иннокентий Смоктуновский. Однако нынешний спектакль, выпущенный в Театре им. Моссовета, имеет с ним мало общего. Он, скорее, составляет дилогию с «Чайкой», которую Кончаловский поставил там же шесть лет назад.
Чехова в год 150-летия драматурга не ставит только ленивый. Но спектакль Кончаловского, конечно, не только дань юбилею. К пьесам Чехова режиссер время от времени возвращается всю жизнь: в конце 80-х в парижском «Одеоне» он поставил «Чайку» с Машей Мериль в роли Аркадиной. Говорят, сам Питер Брук тогда сказал, что это лучший Чехов, которого он видел.
Бледную копию той «Чайки» Москва получила пятнадцать лет спустя: Кончаловский сделал новую версию своего спектакля в Театре им. Моссовета. В роскошных декорациях Эццо Фриджерио, на фоне, казалось, настоящего озера, разгуливала манерная красотка Аркадина -- Ирина Розанова, одетая и загримированная Рустамом Хамдамовым, как Елена Соловей в фильме «Раба любви». Напомним, что фильм, законченный Никитой Михалковым, начинал снимать Хамдамов, он же придумал образ для главной героини.
Господа, вы звери
В нынешнем «Дяде Ване» и декорации куда проще: сооруженная на сцене деревянная эстрада с обеденным столом и резным буфетом придумана самим Кончаловским. И образ дивы начала века, который режиссер примеряет на Елену Андреевну, совсем не идет актрисе Наталье Вдовиной. То есть внешне-то он ей очень к лицу, но вот все эти томные интонации и жесты выходят у нее неестественным кривляньем.
Некорректно сравнивать, однако после «Дяди Вани» Римаса Туминаса, впервые за последние пару десятилетий предложившего принципиально новое решение пьесы, любая средняя чеховская постановка кажется провинциальным театром. И «Дядя Ваня» Кончаловского не исключение. Здесь все как положено в театре: артисты громко и вкусно причмокивают, попивая чай с вареньем, говорят петушиными голосами, тщательно изображают суету или влюбленность.
При этом можно разглядеть много точно схваченных мелочей: жестов, интонаций и взглядов -- вроде печальной усмешки, с которой Соня (Юлия Высоцкая) зашивает рваный носок навсегда уезжающему от нее Астрову (Александр Домогаров). Но все вместе как-то не складывается. Скачет по сцене козлобородый дядя Ваня -- тяготеющий к клоунаде Павел Деревянко словно забежал сюда из другого спектакля. Игриво хихикает профессор Серебряков -- Александр Филиппенко. Бегает взад-вперед худющая няня Марина -- хорошей артистке Ларисе Кузнецовой режиссер не дал никакого задания, кроме такой вот утрированной суеты. Толстый Вафля (Александр Бобровский) постоянно что-то ест. Красотка Елена Андреевна ходит павой, но говорит неестественно сладким голосом. А резкая, похожая на суфражистку Соня то печально примолкает, а то вдруг начинает крушить все кругом. Необходимую долю поэзии и ностальгии должна вносить таинственная женщина в белом, мелькающая то тут, то там -- это покойная сестра дяди Вани. Но призрак, как ни странно, оставляет равнодушным и героев, и зрителей.
Тени забитых предков
Ближе к финалу, когда Астров принимается рассказывать о том, как безжалостно губятся российские леса, звери и птицы, режиссер проецирует на большой экран, висящий в глубине сцены, слайды, снятые в начале прошлого века. Сирые поля с пеньками от вырубленного леса, пьяные крестьяне, умирающие дети со вздутыми от голода животами… Вероятно, эти страшные кадры должны объяснять, почему так кричат и тревожатся на сцене. Но они ничего не объясняют. Ведь никакой связи между персонажами спектакля и печальными тенями нашего прошлого со старых фото обнаружить не удается.
