Наследники семейного романа

У новых «Покровских ворот»

Одна британская беллетристка, готовя американское издание своего нового романа, спешно переделывала неподходящие для кризисного времени детали: из послеотпускной болтовни исчезли упоминания завидных яхт и персональных вертолетов. Гламурных героинь за уши притягивали к ежедневной работе, а женатых плейбоев возвращали к домашним тапочкам. Если дело пойдет такими темпами, так недалеко и до более масштабного переформатирования массовых жанров. Еще один, на этот раз французский, писатель, прославившийся спорным утверждением о том, что «любовь живет три года», только что громогласно пообещал вернуться к вечным ценностям и соорудил добропорядочный «семейный роман». Наконец, наша соотечественница, писатель и критик Майя Кучерская, оказавшись в букеровском жюри, жалуется на недостаток романов о радости материнства да отцовства и, кто знает, может, сама собирается восполнить этот досадный пробел.

Возможно, Лев Толстой был не совсем прав насчет «всех» счастливых семей, но эта тема действительно трактуется в литературе по одним и тем же схемам. Если автору требуется беспроигрышный финал, он описывает чудо рождения ребенка. Причем такой ход отнюдь не всегда означает, что автор просто забуксовал и не знает, что делать со своими персонажами. А вот если писателю кажется слишком банальным разговор о безрадостной действительности, тут на подмогу приходит глубокомысленный образ вырождающейся семьи.

Среди последних подступов к семейной теме на особое место претендует новая книга Олега Зайончковского, в которой любовный треугольник, очень похожий на прославленную троицу из «Покровских ворот», переносится в Москву 2000-х. Судя по выбору названия, писатель принадлежит к той категории авторов, что предпочитают много раз произносить слово «халва». Помнится, у Андрея Дмитриева была «Бухта радости», а вот у Олега Зайончковского пароль – «Счастье возможно». Однако та же традиция предполагает, как в случае с романом «Все поправимо» Александра Кабакова, наличие некоторой здоровой дозы цинизма.

Зайончковский, автор «Сергеева и городка» и «Прогулок в парке», продолжает разрабатывать счастливо найденную литературную жилу: о ком бы он ни рассказывал, будь то медсестра-золушка или орущие в соседней квартире бабы, его манера неизменно благожелательна, стиль гладок и декоративен. На этот раз семейная история не просто прихорашивает повествование, но скрепляет его: от героя, уже которую книгу выгуливающего в парке собачку, очень кстати ушла жена. Очень кстати потому, что автор, кажется, уже пересказал романтические истории всех окрестных бабуль и придумал красивые легенды всем одноклассникам. А жена ушла к «человеку деловому», более успешному, чем герой-писатель, и переселилась в «бело-розовый дом бизнес-класса».

Как повелось еще со времен булгаковского сакраментального «москвичей испортил квартирный вопрос», редкий любовный сюжет обойдется без живописания проблем с жилплощадью. «Счастье возможно» не исключение. История героев начинается с довольно специфического эпизода о проживании в колонии бомжей. Герои тогда были студентами и запросто могли отмечать Новый год в одной комнате со своими колоритными соседями, похоже, забыв о том, что кроме слуха и зрения у людей еще есть обоняние. Подобный эпизод, видимо, потребовался автору, чтобы объяснить, как сильно любила героя его Тамара и почему она, уже превратившись в обычную представительницу среднего класса и заменив супруга-лоха на более престижную мужскую особь, все же то и дело бегала к бывшему «помыть полы».

Как и в «Покровских воротах», героиня и двое ее мужчин то и дело вместе коротают досуг. Так что, оглядываясь на пример из советской классики, автор пробует перевести трактовку их отношений из этической плоскости в комическую. В конце концов интеллигентный герой одерживает победу над своим богатеньким, но недалеким соперником. Заметьте, что такой расклад вряд ли был бы возможен еще недавно, в эпоху первоначального накопления капитала. Под занавес Тамара сообщает писателю, что ждет от него ребенка. Все сюжетные банальности и потворство массовому вкусу автор может списать на необходимость соответствовать своему изменившемуся семейному статусу.

Новые «Головлевы»

«Елтышевы» Романа Сенчина, как и фрагменты романа «Счастье возможно» Зайончковского, сначала были опубликованы в толстом литературном журнале, а вскоре, уже засветившись в качестве одного из самых реальных претендентов на нынешнюю букеровскую премию, вышли книжным изданием. Этот семейный роман выполнен совсем в другой тональности. Его пространство ограничено одной угасающей семьей. Попадая в этот душноватый и тесный мирок, сразу вспоминаешь «Господ Головлевых» Салтыкова-Щедрина. И оттого буквально мороз бежит по коже. Роман Сенчин как истинный продолжатель классической традиции делает все, чтобы это ощущение читателя не покидало.

Сначала мы знакомимся с главой семейства: капитан милиции, дежурный в вытрезвителе устраивает своим подопечным образцовую душегубку. Дальше уже повествование продолжается с точки зрения матери, скромной библиотечной работницы Валентины, которая и должна будет вытягивать семью, оставшуюся после драмы в вытрезвителе без казенной квартиры. Стараться ей нужно будет для младшего сына, сомнамбуличного и неприкаянного Артема, и для старшего Дениса, крепкого и драчливого, но пока, благодаря этим своим качествам, пребывающего в местах не столь отдаленных. Семья перебирается в давно позабытый деревенский дом, чтобы, не найдя никакой работы, пьянствуя и опускаясь, постепенно исчезнуть с лица земли. Каждый эпизод этой хроники указывает на так и не пригодившуюся возможность остановить процесс гниения. К примеру, воспетое всеми настоящими русскими писателями единение с природой несет кратковременное утешение и Елтышевым. Вместе с соседями они ходят в лес по бруснику. Но потом Валентине приходится этой «спасительной» брусникой приторговывать.

В «Елтышевых» важна не только аналогия с классикой, показывающая, что случается, если все человеческое в людях ограничивается лишь семейными рамками. Гораздо более рискован, а оттого и продуктивен спор с «деревенской прозой», чью удобную мифологию автор подвергает коренному пересмотру. Бегство от цивилизации оказывается лишь иллюзией. Героиня старается зацепиться хоть за такую ниточку, как сельская библиотека. Но и библиотеку в этой деревне поджигают. А о том, что младший сын хотел поступать на исторический факультет, кажется, по ходу дела забывает и сам автор.

В качестве «постскриптума» добавим, что неожиданным, но полагающимся по законам литературного равновесия ответом на портрет так называемой «простой» семьи стала документальная книга. Изображением интеллигентного семейства, что само по себе вроде бы не должно было составлять никакой трудности для отечественных литераторов, нас балуют не так часто. Пожалуй, одним из ярчайших примеров стала сцена из целиком посвященного нравам нуворишей романа Александра Архангельского «Цена отсечения», где семья скромного историка описывается двумя штрихами: у них всегда рады друг другу и всегда питаются плохими дешевыми сардельками. Так вот, за интеллигенцию ответил «Подстрочник» Лилианны Лунгиной. Ставший событием документальный фильм-интервью вскоре появится еще и в виде книги.

Олег Зайончковский. Счастье возможно. М.: АСТ, 2009

Роман Сенчин. Елтышевы. М.: Эксмо, 2009