Евгений Миронов хочет оградить студентов от пошлости, Дмитрий Крымов похоронил жирафа, а пермская автомойка не вместила желающих присутствовать на читке новой немецкой пьесы в постановке кинорежиссера Кати Шагаловой. Обо всем этом – во втором репортаже с фестиваля «Территория».
«Темный я был парень…»
Свою встречу со студентами Евгений Миронов отказывается называть мастер-классом: «Чему могу я вас научить?! Я ведь и сам понемногу учусь на этом фестивале».
«Территория» именует себя фестивалем-школой. А учиться на нем Миронов (один из авторов идеи феста) предлагает у лидеров мирового театра. «Сейчас про все можно узнать, скажем, что делается на фестивале в Колумбии. Но испытать вживую – это совсем другое», -- говорит он студентам, объясняя, что присутствие в зале, соучастие – это как молоко матери, прививающее младенцу иммунитет на долгие годы. «Вот так же и «Территория» должна научить вас делать правильный выбор, оградить от пошлости», -- продолжает он.
Собственно, так актер и строит свою встречу со студентами, делая свой личный опыт их достоянием, рассказывая про незначительные с виду детали образа вроде парализованной руки Дмитрия-Самозванца в «Борисе Годунове» (эту роль Миронов сыграл в спектакле англичанина Деклана Доннеллана), которые помогли ему построить роль.
Разбор ролей приоткрывает не только актерскую кухню, но и психологию творчества. Впрочем, большинство в зале Речного вокзала -- будущие артисты, студенты российских театральных вузов. На Миронова они смотрят не как на «медийное лицо», у которого можно взять автограф, а как на старшего коллегу.
Кстати, сама встреча началась со студенческого выступления. Миронов опаздывал минут на десять. Сперва в аудитории раздались робкие хлопки, потом они стали дружнее: хлопали в определенном итме, все слаженнее и громче. К выходу Миронова это был ритм рэпа, лихо закрученный, но абсолютно не агрессивный. Так что страсти на «Территории» кипят бурные и очень творческие.
О себе Миронов рассказывает довольно безжалостно. Например, о том, как не хотел играть Гамлета, во-первых, из-за негеройской внешности, а во-вторых: «Темный я был парень, мне казалось, что это скучно». Пока однажды знаменитый Петер Штайн не поговорил с ним о Шекспире и не предложил ему роль Гамлета, поставив условие -- научиться играть на саксофоне. Чтобы заставить 30-летнего Женю Миронова скатиться с верхней ступеньки лестницы, 60-летний Штайн сперва проделал это сам. И встал как ни в чем не бывало – это к разговору о разнице между русской и немецкой актерской техникой.
А вот Деклан Доннеллан, начиная работать, требовал сыграть по четыре варианта решения каждой сцены с Самозванцем, но эти этюды у Миронова не получались, пока он не нашел уже упомянутую «сухую» руку. Это о возможности двух подходов к образу персонажа: от этюдов и от деталей.
«А вы любите волков, спросил меня Някрошюс, когда пригласил побеседовать о Лопахине в «Вишневом саде», -- рассказывает дальше Миронов. -- И я, не зная, как ответить, чтобы ему понравиться, сказал: я ко всем животным отношусь хорошо». Это о вечной актерской «пристройке снизу» к режиссеру.
Свой биографический экскурс Миронов заканчивает историей о литовском «Идиоте» Някрошюса, премьеру которого видел недавно в Европе. Глаз горит, он показывает всех персонажей сразу, как бы присваивая гениальный, по его словам, спектакль. И тут студентам тоже есть чему поучиться: например, способности восхищаться чужим результатом, даже если он не имеет к тебе отношения.
Изысканный бродит жираф
В конце осени спектакль «Смерть жирафа» войдет в репертуар московской «Школы драматического искусства». На «Территории» прошли первые показы коллективного сочинения артистов, режиссера Дмитрия Крымова и художницы Веры Мартыновой. Диалогов здесь нет – только семь монологов, их произносят как надгробное слово жирафу.
Жирафа в начале спектакля мастерят, как обычно у Дмитрия Крымова, из разных подручных средств: деревянный чайный столик (тело), разноцветные шайбы (ноги), длинная желто-черная труба (шея) с воздушным шариком на конце (голова) и сине-зеленая лента скотча с кисточкой, заменяющей хвост. Выходит очень красиво.
После из воспоминаний сразу двух вдов мы поймем, что Жираф, оставив свою семью в далеком Таганроге, работал в цирке, много путешествовал и даже бывал в Париже, где познакомился с французской журналисткой Аньес (смешной монолог Наталии Горчаковой завершает спектакль). Оказывается, что цирк, в котором маленький плюшевый тигр нападает на укротителя, – это явный «ответ Чемберлену», то есть обширной цирковой программе, показанной этим летом Чеховским фестивалем. А за странными монологами вроде речи первой жены жирафа (Анна Синякина), повествующей о том, как готовить котлеты, и сопровождающей рассказ подробной пантомимой, просвечивают черты будущей «Тарарабумбии». Это будет спектакль по мотивам чеховских пьес, который Крымов готовит для следующего Чеховского феста, посвященного 150-летию классика.
Так вот почему жираф родился в Таганроге. Такой долговязый, умерший нелепо и рано. «Жираф», которого в современном театре все время вспоминают, но никогда не видели. Тот самый, что сделал в драматургии (да и в психологии) открытие почище теории относительности: болит одно, а говорит человек про другое. За ничего не значащими фразами вроде «Тарарабумбия, сижу на тумбе я» и в пьесе, и в жизни может скрываться целая трагедия.
За «Смертью жирафа» скрывается будущий спектакль о Чехове. Но и сам по себе он – творение достойное и вполне может стать событием московского репертуара. Словом, без Чехова, хотя бы в подтексте, «Территория» не обошлась.
Экстремалы. Вместо послесловия
Читка пьесы Фолькера Шмидта «Экстремалы» в постановке кинорежиссера Кати Шагаловой должна была проходить на автомойке, так сказать, в реальных декорациях.
Отправляясь туда, я подозревала, что могу оказаться в гордом одиночестве. В девять вечера уже темно, автомойка продувается камскими ветрами, да и вообще все уже устали от фестивальной гонки. Однако народу собралась тьма. И даже кассирша на соседней автозаправке, выяснив у меня, что происходит, сетовала, что не может послушать. «Не так уж часто такое случается», -- сказала она, почему-то нисколько не удивляясь, что автомойка превратилась в театр. Видимо, к вывертам нового искусства здесь уже привыкли.
А пьесу я так и не услышала, не смогла протиснуться через толпу. Мы с кассиршей обсудили ремонт, которого так не хватает старинному зданию железнодорожной станции «Пермь-1», и галерею на Речном вокзале, куда она собирается повести своих детей. И, кстати, она рассказала мне, что асфальт в центре города теперь моют не только перед официальными мероприятиями (как я написала в предыдущем репортаже), но и просто так.
