Он видел Сталина, а потом Хрущева

Дмитрия Константиновича Мочальского (1908-1988), конечно, нельзя считать романтиком соцреализма: никаких бурь и натисков в его творчестве не заметно. А был он, так сказать, робким свидетелем-энтузиастом свершений советской эпохи, как бы человеком из демонстрации. Даже его известная по прежним советским школьным учебникам картина «Возвращение с демонстрации (Они видели Сталина)» 1949 года написана как косвенная здравица «отцу народов», а потому и на Госпремию она не потянула. Впрочем, холст с изображением радостных пионеров и суворовца, идущих по Москворецкому мосту со свернутыми знаменами, годился во все советские времена: ведь подзаголовок в скобках в определенный момент нашей истории исчез, а сомнительный отблеск Сталинской премии произведения не коснулся.

Советский бытописатель

По своей стилистике картины Мочальского сродни советскому кинематографу, любившему хорошо поставленную «естественную» сцену. Так, например, еще один известный опус художника – огромное полотно «Победа. Берлин. 1945 год» (1947 год) с ликующими солдатами пред рейхстагом – можно было бы посчитать за эскиз к помпезному фильму Чиаурели «Падение Берлина», снятому через два года.

Но в целом Дмитрий Мочальский избегал и даже опасался прямых высказываний о своем времени. И тому были причины: в 1930-е годы его едва не выгнали из художественного института за «непролетарское» происхождение. Похоже, эту узду художник чувствовал всю свою жизнь.

Неплохой рисовальщик, Мочальский не делал портретов вождей. Да ему это, вероятно, и не дозволялось -- не Налбандян же. Наброски с коллег-художников, эскизы к картинам – вот и все его графическое наследие, которое на нынешнюю выставку представили наследники. Ученик Кардовского и Петрова-Водкина, еще юношей заставший времена Вхутеина-Вхутемаса, где он упражнялся в геометрической абстракции и потом в монументальном искусстве, Мочальский опасливо удовольствовался небольшой жанровой, бытовой живописью.

Знатный целинник

Тайный поклонник импрессионизма, который был под запретом, он хотел писать на пленэре. Советское плановое хозяйство пошло ему навстречу: в середине 1950-х годов началось так называемое освоение залежных земель северного Казахстана, то есть целины. Мочальский с видимым удовольствием писал загорелых целинников, рассветные и закатные пашни, цветастые лоскутные одеяла и коврики незамысловатого быта, легкий флирт членов полеводческих бригад – все это жизнерадостно, красочно и даже чуть правдивее, чем в фильме «Иван Бровкин на целине». Эта своеобразная «целиниана» сделала Мочальскому имя: в 1961 году он возглавил Московское отделение Союза художников СССР (МОСХ).

Покладистый председатель

Но тут судьба с ним сыграла дурную шутку. В декабре следующего года разразился знаменитый скандал вокруг выставки «30-летию МОСХА», когда приехавший в Манеж Никита Хрущев площадной бранью отлакировал как старых мастеров-формалистов Фалька, Штеренберга и других, так и молодую нонконформистскую поросль во главе с Белютиным, Неизвестным, Янкилевским и так далее. Как бы теперь ни оправдывали наследники и выученики Мочальского, а председатель МОСХа тогда спасовал перед истеричным первым секретарем КПСС и его свитой. Выставку он, что называется, «сдал». А о молодых художниках отозвался пренебрежительно: «Пижоны с бородками, в модных брючках, с натуры писали абстрактные вещи…». Обо всех тех событиях достаточно подробно написано в книге искусствоведа Юрия Герчука «Кровоизлияние в МОСХ». Впрочем, эту страницу в биографии Мочальского быстро пролистали и покладистого художника отправили в загранкомандирову, в Париж.

Что касается собственно творчества, то вспаханная в 50-е годы целина продолжала кормить художника всю оставшуюся жизнь, которая завершилась кончиной на административном посту – в деканате Суриковского института. Пожалуй, и нынешнюю выставку стоило разместить именно там.