Владимиру Бортко не хватило Гоголя

Граждан, выигравших от всемирного экономического коллапса, не так много, и великий русский писатель Гоголь, безусловно, один из них. Как классик и опасался, его посмертная жизнь оказалась более насыщенной, чем ему хотелось бы, хотя все ж поспокойнее, чем, скажем, у Пушкина. От масштабного пушкинского 200-летия, отмеченного в 1999 году, неприятный осадок ощущается до сих пор. Чтобы столь же широко поздравить мракобесием дорогого Николая Васильевича, у людей, ответственных за такого рода мероприятия, к счастью, не хватит экономических сил. Экранизация «Тараса Бульбы» в качестве главного праздничного залпа представляется наименьшим из зол. Продавайся нефть по 140 долларов за баррель, все было бы намного печальнее.

Хотя что-то от новодельного надгробия с благодарностью Гоголю «от правительства Советского Союза» на Новодевичьем кладбище (куда останки писателя транспортировали в 1931 году с тихого погоста Даниловского монастыря) в новой постановке есть. Заслуженный режиссер Бортко, ранее с минимальным ущербом перенесший на экран «Собачье сердце», «Идиота», «Мастера и Маргариту», оказался в незавидном положении. С одной стороны, имелась любовь к Николаю Васильевичу, чей художественный слог обладает чарующей силой никак не менее, чем прелести польской панночки. С другой — известного рода обязательства по отношению к заказчику в лице канала «Россия», настроенного на державно-патриотический лад.

У режиссуры длинные руки

Прислушаться исключительно к сердцу, как это сделал бедовый Андрий, возможности не было, и потому пришлось идти на компромисс. На помощь оригинала в этом деле рассчитывать не стоило. Написанная Гоголем в 26 лет повесть вроде бы богата аппетитной с кинематографической точки зрения фактурой. Тут и запретная любовь, и батальные сцены, и персонажи, все без исключения, от главных героев до забежавшего в текст всего на одну фразу «высокого человека с одним только глазом, несмотря, однако ж, на то, страшно заспанным», прямо-таки пышущие колоритностью. Но производя революцию в русской словесности, Гоголь, особенно ранний, мало заботился о творческом удобстве грядущих кинорежиссеров, топил в деталях динамику сюжета, а особенности героев прописывал лишь отчасти. Так, пояснив, что полячка была «бела как снег, озаренный утренним румянцем солнца», писатель забыл дать ей какое-нибудь имя.

Бортко, выступивший в «Тарасе Бульбе» еще и как сценарист, помимо имени Эльжбета придумывает иноземной захватчице неблагополучную женскую судьбу, включающую беременность от Андрия (Игорь Петренко), роды, закончившиеся смертью героини, и даже младенца-мальчика, которого, подумав, все-таки не зарубает немедленно саблей дед по польской линии. Из драматургических соображений постановщик дотягивается длинной режиссерской рукою и до матери братьев, которую автор повести великодушно вывел за рамки сюжета уже на первых страницах.

Предъявляемое зрителю тело старухи с обстоятельно перерезанным горлом, во-первых, как бы довершает недостаточно тщательно прописанный в книге образ, а во-вторых, дает понять, что Бульба затеял трагическую для всей семьи военную авантюру не из желания поразмяться (хотя так оно и было), но движимый благородной местью.

Ужасы старые и новые

Со зрелищностью, как и с актерской игрой, дела обстоят неплохо. Богдан Ступка и Сергей Дрейден (в эпизодической, но важной роли ростовщика Янкеля) смотрятся как влитые. Не говоря уж о лысом Михаиле Боярском, отвоевавшем для своего пьяницы Шила куда больше пространства, чем полагалось по тексту. Батальные и застольные эпизоды уступают размахом разве только сценам казней и пыток, производящим впечатление не только натурализмом, но и двойственностью стандартов. Упраздняя придуманные Гоголем яркие, но творимые запорожцами, а потому идеологически некондиционные ужасы в виде женщин с вырванными грудями, режиссер предлагает собственные. Опущенная у автора сцена казни Остапа (Владимир Вдовиченков) длится минут пять, включает дробление конечностей и подробное подвешивание тела на крюк. Выдержана она в кровавом духе христианской агитации, знакомой нам по религиозному блокбастеру Мэла Гибсона.

В отличие от заокеанского коллеги Бортко нивелирует присутствующую в повести антисемитскую тему (вместо «жидовы», которых казаки призывают перевешать, в фильме фигурируют «шинкари», то есть рестораторы), и это скорее плюс. Равно как и отсутствие в фильме искусственно вплетенных проекций на сегодняшнюю внешнеполитическую ситуацию (без них не обходится в новом историческом кино типа «1612» или «Александр. Невская битва»). Хотя возможности были. Понятно, что дословная экранизация первоисточника едва ли возможна, а съемки картин по госзаказу требуют компромиссов. Не факт, что у Владимира Хотиненко и Федора Бондарчука, тоже собиравшихся делать по повести фильм, получилось бы что-то более путное, чем «Тарас Бульба» Бортко. Можно предположить, что не самую удачную повесть классика, равно как и прах самого Гоголя в 1931-м, лучше было бы элементарно не тревожить.