Андрей Ремнев: «Я Дюрера воспринимаю, как своего собеседника»

Андрей, несколько лет назад у Вас была выставка, которая называлась «По пути и кстати». Почему Вы выбрали это название? В чем для Вас смысл этой фразы?

Я думаю, это удачный принцип для нашего времени. Когда у всех масса дел, и конца и края им не видно. И многие в этом погрязают. Со мной этой фразой поделился человек, переживший очень многое – войну, концлагерь. И, видимо, глядя на нашу жизнь, на наше постоянное передвижение, он произнес эту фрау: «Нужно жить по пути и кстати». Это значит, если не откладывать на завтра какое-то дело, тогда можно успеть гораздо больше.

Я и нынешнюю выставку хотел назвать «По пути и кстати 2». Но в итоге мы решили назвать ее «Высокая вода».

А почему «Высокая вода»? Наверное, Вы много раз отвечали на этот вопрос. Но все же, это важно. Прежде всего, для того, чтобы люди, которые придут на выставку, могли бы лучше понять Ваши работы.

Здесь можно найти много смыслов. Высокая вода – это явление природы, это трансформация картины мира, когда вода заполняет огромное пространство и стирается граница между небом и землей, когда небо отражается в воде, как бы, меняясь местами с землей. Это удивительно. Затем, вода – это символ жизни. И еще – выставка проходит на том месте, где раньше находились технические помещения бассейна «Москва». И самое удивительное - уже перед закрытием бассейна там проходили художественные выставки. Опять же это все связано с водой.

А вообще у меня была идея назвать выставку «Стрелка» по названию картины.

А расскажите про эту картину?

Для меня «Стрелка» – это знаковая картина для всей выставки. Еще в детстве на меня произвел впечатление этот термин: стрелка Васильевского острова с ростральными колоннами - это звучит очень таинственно. Сейчас для меня образ стрелки, где происходит слияние двух рек, энергетичен, романтичен и интересен. Это мощь силы природы. Например, это прекрасно видно у Левитана на картине «Над вечным покоем». Но у Левитана показана природа. В моей работе пространство находится в мощной связи с человеком.

В одном из интервью Вы сказали о том, что в своих работах Вы создаете некую модель мира. Что это за модель?

Наверное, это неправильная интерпретация моих слов. Я не создаю модель мира. Скорее, это идея, смысл, который я вкладываю в свои работы. А этот смысл я вижу вот в чем: в наше время искусство часто трактуется как свидетельствование себя. Но, я думаю, что настоящее искусство, это все же, когда, художник говорит о том, что всегда всех волновало, и всегда будет волновать, о вещах неизменных. Получается, что в моих работах система взаимосвязи между элементами картины смысловыми нитями рассказывает о той системе мироздания, в которой мы живем.

Картина создается по какому-то слову, сформулированному образу. Есть и то, что увидено в жизни. Но и то, и другое требует композиционного осмысления. Важно поместить образ в определенную форму, наполнить пластическим содержанием. Я могу говорить о Венеции 17 века или о голландском костюме, или о русских красавицах в национальной одежде. Зрители не обращают внимания на этнические особенности, им важно само состояние.

А как Вы могли бы описать это состояние, которое чувствуется в Ваших картинах?

Один священник сказал: «Работы у тебя таинственные». От священника слышать это приятно, к тому же, он – профессиональный художник. Я понимаю, что он имел в виду – это мистическая составляющая, таинственность. Что-то, что невозможно почувствовать умом.

Эта мистика еще и в том, что за внешней холодностью персонажей на моих картинах, о которой часто говорят, все же скрывается мощная потенциальная энергия. Из-под спокойствия, но не равнодушия, начинает бить внутренняя энергия, и она доходит до зрителя.

На Вашем сайте Вы пишите: «В этот период окончательно сложилась моя собственная техника живописи, которая строится на соединении приемов древнерусской иконописи, русской живописи 18 века, композиционных находок «Мира искусства» и русского конструктивизма. Почему Вы выбрали для осмысления именно эти направления в искусстве?

Это был не выбор, а скорее мучительные поиски решений. Самое главное – должна быть творческая идея, именно то, что, по сути, является универсальным для всех времен.

Например, я смотрю на картины Лукаса Кранаха, написанные в 15 веке. И я вижу, что он во многом более современный, он поражает своей формой, пластикой, решением пространства, которые и не снились современным художникам. Мне важно было донести до зрителя мысль. А делал я это традиционным классическим образом. Так получилось, что моя забота об оригинальности композиции, сочетания вылилась в узнаваемые признаки моего творчества.

Я не могу не спросить, какое влияние на Ваше творчество оказало серьезное изучение иконописи?

Если говорить о том времени, которое я посвятил изучению иконописи, то я никогда не уходил в сторону от живописи. Техника иконописи дала мне представление о том, что такое живопись. Когда я изучал иконопись, вдруг мир живописи для меня открылся. Это переживание чувства гармонии в красках, открытие мощной связи с художниками предыдущих веков.

Само изучение этой технологии освободило разум от чего-то случайного. Я приезжаю в большие европейские музеи. И я знаю, какими красками Дюрер написал ту или иную картину. Я Дюрера воспринимаю как своего собеседника, и не только Дюрера, но и любого художника тех времен. Это результат углубленного, пережитого, общения с материалом.