Вы заперты в провонявшей соляркой и потом железной коробке, вокруг враги, что происходит по сторонам, видно лишь через треснувший прицел... Вы попали в «Ливан» - израильскую военную сагу, которая выходит в московский прокат. Лучший фильм про мужчин, запертых в машине для убийства, со времен Das Boot.
«Ливан» начинается с подсолнухового поля. Красивое такое, желто-зеленое под левантийским солнцем, оно находится в кадре ровно столько, сколько нужно для того, чтобы с воплем «Тарковские сраные» вскочить и выбежать из зала, но тут как раз начинается жизнь. Шмулик, наводчик, в первый день Ливанской войны пополняет экипаж танка. Появляется он в самый разгар ссоры: Асси, командир, приказывает заряжающему Герцелю встать на карауле, пока все остальные будут спать полчаса, а Герцель категорически против. «Нет, ну почему я? Почему не новенький? Почему не дурак-водитель? Моя работа физическая, а остальным и делать-то ничего не надо». «Герцель, у меня свои резоны, -- говорит командир. -- Вообще-то я тут командир».
Дальше израильский танк прет через вражескую территорию. У Шмулика проблемы: он не может вовремя нажать на курок и убить то ли гражданских, то ли боевиков, едущих на обычных автомобилях. Он даже поругался из-за этого с начальником: «Давай ты сам будешь жать на курок, Асси! Почему ты отдаешь это мне? Возьми на себя ответственность». У Асси и на это есть ответ: «Вообще-то я тут командир», -- говорит он взбунтовавшемуся новобранцу. А остальных спрашивает: «Вы с ним или со мной?»
Камера все время находится внутри танка. Обстановка небогата: есть мешочек со сладкими подушечками, лужа солярки на полу, потеки масла на всех поверхностях и канистра, в которую солдаты писают. После первого же попадания все это соединится в некую алхимическую субстанцию и покроет ровным слоем все поверхности, включая лица солдат. «Нельзя воевать в таком говне», -- говорят танкисты, но как еще воевать? Каждый из героев по ходу фильма устроит минимум одну истерику, а потом внезапно один проявит себя настоящим мужчиной и воином. Хотя ничто, в общем, не предвещало.
Внешний мир во всей красе мы увидим два раза: в самом начале (см. подсолнуховое поле) и в самом конце. Остальное время мы иногда будем видеть его через пушечный прицел, поворачиваемый сервоприводами со страшным воем. Прицел будет фиксироваться на разных неприятных штуках: вот мертвец, вот другой мертвец, вот раненый мирный житель с оторванной рукой, вот умирающий осел с оторванным задом, вот глазик умирающего осла, вот его ноздри, крупно, прицел дает восьмикратное увеличение. Ночью этот прицел инфракрасный, то есть в нем все зелененькое такое, а после пары попаданий там появились трещины, и так с этими трещинами мы и смотрим на мир последние сорок минут из тех девяноста, что длится фильм Шмуэля Маоза «Ливан». Мрачный, душный, воняющий потом, соляркой, табачным дымом и сладкими подушечками, живой и мерзкий, лучший фильм о войне со времен «Подводной лодки» Вольфганга Петерсена.
Да, «Ливан» эксплуатирует и высмеивает все еврейские штампы (в разговоре со штабом крутой майор, сопровождающий танк, просит штаб позвонить маме механика-водителя и сказать, что с ним все в порядке, а заодно уж и майорской маме позвонить тоже). Да и со сценарными штампами там тоже все не слава богу: умрет именно тот солдат, который попросит позвонить маме.
Но это все равно фильм страшный и напряженный, и от экрана вообще не оторвешься все полтора часа, там есть отличные злые диалоги, их многовато, конечно, но евреи всегда любили поговорить. А еще есть ощущение, что ты в железной коробке, видимость ограничена, куда ехать, непонятно, в тебя стреляют, ты ничего не понимаешь и постепенно глохнешь.
Тут есть вот какая подробность: режиссер Шмуэль Маоз, который снял дебютное кино в 48 лет, в 1982 году служил в танковых войсках, так что кино это вполне автобиографично. И как же они все-таки воевали с такой, гм, демократией в отдельно взятом танке и в таком говне?
