Финансовый кризис стал следствием неправильных решений периода 2003-2008 годов, и новых сбоев исключать не стоит, уверен экс-сенатор и глава инновационной компании «Суперокс» Андрей Вавилов. Он не играет на бирже, избегает вложений в недвижимость и большую часть времени занимается исследованиями в области сверхпроводимости. О жизни и работе после ухода из Совета федерации Андрей Вавилов рассказал в интервью Infox.ru.
- Вы активно занялись темой высокотемпературной сверхпроводимости. Почему, в чем вы видите перспективу?- После продажи в 2003 году нефтяной компании «Северная нефть» я решил основать фонд «Научный потенциал». Будучи выходцем из научной среды, я прекрасно знаю, как тяжело ученому, особенно молодому, пробиться со своей идеей. На ранней стадии научные разработки характеризуются очень высокими рисками, поэтому применение к ним стандартных критериев экономической эффективности, особенно в России, где риски ведения любого бизнеса и без того высоки, убивает такие проекты еще в зародыше. Главная идея при основании фонда состояла в том, чтобы на безвозмездной основе помочь тем разработкам, которым до получения ключевого результата – не важно, положительного или отрицательного -- не хватает немного времени и сравнительно небольшого финансирования. Вместо экономических критериев фонд отбирал проекты исключительно по научным показателям. Для этого была специально создана система многоступенчатой независимой экспертизы. При получении положительного результата проект мог претендовать на самостоятельное финансирование уже как венчур, с тем чтобы в какой-то момент, когда чисто научные риски снизятся до приемлемого уровня, он стал бы интересен как бизнес-проект, к которому уже будут применяться экономические критерии. Фонд фактически закрывал разрыв между идеей и возможностью ее реального использования. Мы изначально поддерживали три направления исследований: физика в энергетике, информационные технологии и прикладная экономика – последнее направление было связано с моим научным прошлым в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) РАН, где я проработал много лет в качестве научного сотрудника. Фонд не охватил, наверное, только одно из направлений, которые сейчас считаются приоритетными – космос -- на исследования в области космоса невозможно выделять маленькие гранты, на них просто ничего не сделаешь.
Собственно тема сверхпроводимости была одним из проектов, которым заинтересовался наш фонд. Член-корреспондент Академии наук Николай Алексеевич Черноплеков, царствие ему небесное, был одним из ведущих специалистов в области сверхпроводимости. Общение с ним серьезно повлияло на мое отношение к этой теме. Николай Алексеевич очень много рассказывал, что происходит в области сверхпроводимости и почему это направление будет иметь успех – и научный, и экономический. Он пытался убедить меня, что это перспективное направление, и в определенный момент я решил, что действительно имеет смысл этим заняться.
Понятно, что сверхпроводимость – обширная область, в которой много фундаментальных и прикладных аспектов, достойных исследования. Например, сейчас известны разные типы сверхпроводников, а в будущем, может быть, откроют и другие сверхпроводящие материалы. Возможно, это случится нескоро и для этого придется обладать какими-то новыми фундаментальными знаниями. Мы же решили изначально сконцентрироваться на том, что уже фундаментально разработано.
- При отборе заявок приоритет отдавался проектам, имеющим прикладной характер и потенциальную экономическую отдачу?
- Прикладной характер проекта был важным аспектом, а вот анализ перспектив экономической отдачи каждого конкретного проекта мы откладывали на будущее – собственно, в этом и состоял основной принцип работы фонда: требования по краткосрочному экономическому эффекту не должны были стать препятствием для развития научных идей. При этом мы прекрасно понимали, что в фундаментальных исследованиях, часто требующих масштабного финансирования, небольшие гранты приносят в среднем мало пользы, но в отдельных случаях, когда не хватает лишь небольшого рывка, такое финансирование могло быть очень важным. Оно могло дать ответы на вопросы, которые никто пока не задавал, или дать результат, который сразу выводил какое-то направление из разряда чисто теоретического явления в практическую плоскость.
- Вы все свои достижения патентуете?
- Все, что у нас готово, мы патентуем, естественно.
- Сколько уже у вас патентов?
- Собственно у компании «Суперокс», которую мы создали специально под проект сверхпроводимости, их пока немного, но процесс патентования идет постоянно, плюс там есть свои юридические нюансы – не всегда выгодно иметь уже готовый патент на руках. Но это отдельная тема. Над этим мы тоже работаем.
Возвращаясь к теме сверхпроводимости, низкотемпературные сверхпроводники получили более или менее широкое применение, например, для создания сильных магнитов, в том числе для медицинских томографов. Потом было открыто явление высокотемпературной сверхпроводимости. В чем его преимущество? Низкотемпературная сверхпроводимость существует при температуре жидкого гелия 4,2о К, поддержание столь низкой температуры требует много энергии и средств. И даже экономия от исчезновения электрического сопротивления не перекрывает затрат на достижение этой температуры. Но где-то мы просто не можем обойтись без низкотемпературных сверхпроводников. Например, это всем известный адронный коллайдер. Потому что для того, чтобы этот проект осуществился на обычных электромагнитах, надо построить пять атомных электростанций и несколько тепловых. Сверхпроводящие магниты позволяют существенно снизить и затраты энергии, и потери при постановке эксперимента.
Но к тому моменту, когда мы подошли к обсуждению вопроса инвестирования, мы уже знали о том, что компания American Superconductor приступила к производству тех продуктов, которые мы собирались делать. Это так называемые высокотемпературные сверхпроводники (для которых достаточна температура жидкого азота, а не гелия) причем второго поколения. Чтобы было понятнее: есть высокотемпературные сверхпроводники первого поколения, которые на 2/3 состоят из серебра (их технология такова, что собственно сверхпроводник должен быть «запечатан» в серебро), и есть второе поколение сверхпроводящих материалов, в которых не используются дорогие или редкие компоненты, поэтому у них есть очень существенный запас для снижения стоимости.
У нас изначально была поставлена задача сделать продукт, аналогичный тому, что делает American Superconductor, но не просто повторить эту технологию, а сделать ее существенно более дешевой, для чего ее надо было практически полностью изменить. В нашей технологии используется метод химического, а не физического, нанесения. В двух словах, в чем разница между ними? Нанесение физическими методами требует высокого вакуума и высоких затрат энергии. Скажем так, слой вещества надо перенести с одного предмета -- мишени -- на другой предмет -- подложку. На создание глубокого вакуума и перенос тратится энергия, кроме того, процесс должен осуществляться при определенной температуре, с определенной скоростью, обеспечивающей не только высокое качество продукта, но и высокую производительность процесса. Снизить стоимость производства по этим высоковакуумным технологиям нельзя иначе как за счет наращивания масштаба производства. Мы же используем другие методы – методы химического нанесения, где перенос компонентов тонкопленочных функциональных покрытий осуществляется соединениями металлов, легко переходящими в пар при определенных условиях. Эти методы потенциально гораздо более экономичны, чем физические методы, которыми на данный момент производятся сверхпроводники второго поколения. Кстати, в мире аналогичные работы тоже ведутся, мы в этом отношении не одиноки.
И вот прошло уже четыре года целенаправленной и сосредоточенной работы над этим проектом, и у нас уже есть опытные образцы, мы близки к тому, чтобы выпускать свой продукт в производственном масштабе, то есть к тому, чтобы запустить экспериментальную производственную линию, где все последовательные технологические этапы производятся в одном помещении с приемлемой для производства скоростью. Естественно, что в дальнейшем будет происходить очень важная работа по совершенствованию каждой из стадий производства, без этого невозможно добиться высокого качества этого сложного, чрезвычайно наукоемкого продукта. Но мы полагаем, что вскоре сможем получать в производственных количествах сверхпроводящую ленту, которую уже можно будет использовать в различного рода экспериментальных сверхпроводящих изделиях: кабелях, токоограничителях, сверхпроводящих двигателях и генераторах, магнитах и в целом ряде других красивых изделий, полезных для будущего.
Конечно, это самый настоящий новый технологический уклад, на который человечество потихоньку переходит. Если предыдущий уклад был связан с информационными технологиями, то предмет нового технологического уклада – это все, что связано с энергетикой. Я помню время, когда никак по-другому, кроме как по факсу, документы нельзя было быстро передать на расстояние, а сейчас нет никакой проблемы сделать это с использованием смартфона. Новый уклад – это другой мир.
Возможности материалов в летательных аппаратах, вообще возможности существующих технологий переноса транспортного средства уже исчерпали себя. Так же и в энергетических установках -- мы стоим перед новым этапом. Пока современная энергетическая инфраструктура представляет собой улучшенный вариант предыдущих технологий, предыдущий уклад, но будущее уже проглядывается.
Хоть тресни, но ничего не сделаешь
- Президент России Дмитрий Медведев выделил пять основных направлений модернизации. Вы согласны с такой расстановкой приоритетов? Может быть, какие-то направления вы вычеркнули бы из этого списка, а какие-то добавили?
- Я бы не сказал, что в этом списке есть какие-то ложные ориентиры. Все эти направления действительно важны. Во-первых, по всем ним у нас есть серьезные фундаментальные заделы. Во-вторых, по этим направлениям можно достаточно быстро достичь результата. Организовать процесс модернизации – это большая задача и для государства, и для бизнес-сообщества. Насколько она получится, посмотрим.
- Что самое сложное в модернизации, на каком этапе могут возникнуть наибольшие трудности?
- У нас в стране от разработок до внедрения проходит очень много времени. К сожалению, государство недостаточно эффективно помогает этому процессу, не ускоряет его. Можно сосредоточить определенные внедренческие процессы в каком-то одном месте и выделять на них специальные ресурсы: и денежные, и человеческие, усилить административный контроль. Но было бы неплохо, если бы эти процессы развивались не только в каком-то отдельно взятом месте, но и в других местах тоже шли без трудностей.
Если говорить о более восприимчивых к научным достижениям странах Америки и Европы, то там государство ведет себя более ответственно. Если даются обязательства по поддержке какого-то направления, такая поддержка оказывается всем на абсолютно равном уровне. Государство платит за использование альтернативной энергетики, а бизнес при принятии решений включает это в свои расчеты. У нас же часто приходится прикладывать дополнительные усилия, чтобы такую поддержку получить.
Мы сами с этим сталкивались в рамках проекта «Суперокс». К счастью, у нас все производственное оборудование сделано под заказ в отечественных условиях. Но часть контрольно-измерительной техники пришлось заказывать в других странах. При этом выяснилось, что растаможить оборудование как вклад в уставный капитал, без уплаты пошлины, просто невозможно. Сначала надо заплатить пошлину, а потом долго доказывать, что это вклад в научно-исследовательский процесс. Тут хоть тресни, но ничего не сделаешь. И такое встречается довольно часто. Я бы не сказал, что в России такие тяжелые условия, что невозможно работать, но когда начинаешь этот процесс, надо быть готовым к подобным административным вызовам. В США или Европе, если ты занимаешься научной деятельностью, то не надо доказывать, что ты -- ученый. В этом смысле там людям верят на слово.
- Россия приняла решение создавать в Сколкове аналог Кремниевой долины. Вы считаете это эффективной формой поддержки развития высоких технологий?
- Надо сказать, что люди, которые задумали создание Сколкова, очень смелые. Я очень позитивно оцениваю эту идею. Неизвестно, будет ли это иметь позитивный результат, но бросать это в любом случае нельзя. Когда начнет функционировать Сколково, другие научные центры никто же закрывать не собирается. Наоборот, они все развиваются: и академгородки, и наукограды. Мне кажется, идея дополнительного научного центра должна только приветствоваться.
- В Минэкономразвития говорили, что один из уже отобранных проектов для реализации в будущем центре, – это высокотемпературная сверхпроводимость.
- Я этому очень рад, потому что для того, чтобы создать рынок изделий из сверхпроводящих материалов, люди должны быть с этим знакомы. Перспективы применения сверхпроводимости настолько широки, что я уверен, что на данном этапе любой проект наверняка найдет свою нишу и будет востребован и потребителями, и экономикой в целом. Чем это хорошо? Тем, что в развитии той же электроэнергетики или в других областях, где нужны изделия из сверхпроводящих материалов, государство будет тратить усилия и стимулировать компании на то, чтобы сверхпроводящие изделия находили применение. Мне кажется, это большая удача, что правительство обратило на это внимание и всячески стимулирует такого рода проекты. Так же, как и в других странах, у нас в России есть экспериментальные образцы сверхпроводящих кабелей – один длиной 30 метров, другой 200 метров. 200-метровый кабель сделан из сверхпроводников первого поколения, которые куплены у японской компании Sumitomo. Но у нас уже есть институты, есть люди, которые работают с этими сверхпроводящими изделиями, которые смогли изготовить кабель и опробовать его -- во многом благодаря большому вниманию со стороны государства к теме сверхпроводимости. Этот кабель решено поставить в этом году в реально действующую городскую сеть. Все это обнадеживает. И я думаю, в будущем количество таких изделий: и кабелей, и токоограничителей – будет расти экспоненциальным образом.
- Вы сказали, что близки к организации серийного производства ВТСП-лент. Насколько близки?
- Я думаю, что до конца года мы запустим линию мощностью 30 км в год. Это наша консервативная оценка.
- Это единственный близкий к реализации проект?
- Вообще фонд не создавался для того, чтобы с каждого проекта получать какой-то бизнес-результат, хотя в принципе, естественно, когда я его создавал, одна из идей заключалась в том, чтобы проекты, дошедшие до венчурной стадии, становились предметом для инвестиций. Другие идеи есть, но они требуют большего количества участников, в том числе и государства. Например, идея производства водорода. Наш фонд, конечно, не может освоить исследование в этой области в одиночку. Здесь нужно задействовать и государственные, и коммерческие организации.
- Что-то в этой сфере делаете? Предлагаете кому-нибудь сотрудничество?
- Пока по водородному проекту мы находимся на стадии экономической оценки, и прежде чем кому-то его предлагать, я бы хотел, чтобы все было обосновано и просчитано. А для этого, конечно, нужно провести всестороннее исследование в области технологий. Пока мы финансируем лишь исследования технологий, которые были бы более или менее эффективны.
Ордена и медали
- Расскажите, пожалуйста, про Институт финансовых исследований, который вы возглавляете. Для чего он был создан? Получаете ли вы заказы на исследования со стороны госструктур?
- В основном он был создан, чтобы преумножать общие научные знания в нашей стране. Знаете, в США существует развитая индустрия отраслевых лоббистов, которые отстаивают интересы отдельных производителей во властных структурах: есть ассоциация производителей зерна, ассоциация металлургов и т. п. Роль аналогичных лоббистов интересов всего общества в целом выполняют независимые аналитические центры, именуемые «складом мыслей» -- think tanks. Собственно, ИФИ – один из таких российских think tanks. Несколько лет назад ИФИ вместе с несколькими другими аналогичными центрами создал Ассоциацию независимых центров экономического анализа, которая занимается экономическим анализом и популяризацией его результатов в интересах российского общества в целом.
Направления наших исследований больше ориентируются не на заказы со стороны государства или крупных компаний. В основном они служат для того, чтобы ответить на вопрос о том, что на самом деле происходит и каковы перспективы нашей экономики, финансов, бюджета. В основном мы, конечно, специализируемся на экономическом положении нашей страны, но есть и теоретические экономические исследования, в частности, в области теории аукционов.
Кстати, в свое время компания «Северная нефть», которую я возглавлял, участвовала в конкурсе по Валу Гамбурцева. Среди участников было много крупных нефтяных компаний, которые обладали огромными финансовыми ресурсами. Но мы смогли их победить, противопоставив более эффективный и более прибыльный для государства план разработки месторождения.
Но что самое главное, мы смогли впоследствии его реализовать. В очень сжатые сроки (всего 120 календарных дней) мы построили 110 км нефтепровода, четыре дожимные насосные станции, обустроили месторождение, пробурили новые и расконсервировали старые скважины и в результате смогли начать промышленную эксплуатацию месторождения на два года раньше, чем предлагали другие. В Советском Союзе за это давали ордена и медали.
Это был по-настоящему очень амбициозный и смелый проект. И выиграли от этого все: и компания, и государство, которое стало получать финансовую отдачу от месторождения практически сразу же после конкурса и по заранее намеченному плану.
С теоретической точки зрения аукционы более прозрачны, и выручка от них должна быть больше. Но в реальной жизни надо учитывать возможность сговора, неисполнение обязательств самими компаниями, другие факторы. За период 2003-2008 годов поступления от всех аукционов по нефтегазовым участкам составили порядка $5 млрд, в то время как налоговые поступления только «Северной нефти» за тот же период равнялись $6 млрд. То есть налоговые поступления играют несравненно более важную роль, чем разовый денежный бонус на аукционах. И в этом плане конкурсы (по сути, многомерные аукционы) могут оказаться более эффективными, чем простые аукционы максимального разового бонуса. Этот аспект, кстати, изучается в рамках совместного проекта нашего института с университетом Пенсильвании. Мы собрали базу данных по российским аукционам, любой может скачать ее с сайта для собственных научных исследований.
- Как вы думаете, сколько Россия может получить в будущем за счет приватизации госкорпораций?
- Насколько я понимаю, пока идея состоит просто в изменении юридической формы госкорпораций, а приватизировать их пока никто особо не собирается. Я большой разницы между госкорпорациями и акционерными обществами с точки зрения финансового эффекта, честно говоря, не вижу.
- Но их же предлагают приватизировать на рыночных условиях, то есть любые частные инвесторы смогут войти в их капитал.
- К идее о вхождении инвесторов со стороны я отношусь положительно. Любая диверсификация, в том числе диверсификация инвесторов, на мой взгляд, позитивна. Но пока, насколько я понимаю, речь идет просто об изменении юридической формы.
- А в целом как вы относитесь к увеличению доли государства в компаниях как инструменту антикризисной политики? И вообще, нужно ли было государству поддерживать неэффективные предприятия или лучше бы было дать им обанкротиться?
- Мне кажется, главную роль в преодолении кризиса у нас сыграли цены на нефть. Они выросли до приемлемого уровня, и это фактор, который лежит в основе всего. И прирост цен на 5, 10, 20 долларов за баррель скрывает как преимущества, так и недостатки в действиях государства по преодолению кризиса. Мне кажется, что существенным недостатком в преодолении кризисных явлений является отсутствие системы ответственности за неэффективные решения. Когда-то же эти неэффективные решения кто-то принял, когда-то на пике роста кто-то заложил совершенно нереалистичную оценку доходов, инициировал абсолютно неэффективные проекты. Такие решения были приняты, но ответственности за них не последовало. Вот это все непрозрачно и непонятно. Естественно, в таких условиях оценивать, насколько эффективны принятые решения, очень тяжело.
Например, я понимаю, что поддержка отечественного автопрома – это важнейший социальный фактор, потому что он обеспечивает занятость. Но может быть, были какие-то альтернативные решения? Если бы мы потратили ресурсы на то, чтобы построить завод по производству новых автомобилей или даже не автомобилей, а вообще новых типов транспортных средств, или стали бы делать рельсы не стальные, а из новых композитных материалов, может быть, это было бы более эффективным решением?
К сожалению, высокая цена на нефть и отсутствие информации об ответственности за неправильно принятые решения скрывают оценку эффективности деятельности как правительства, так и бизнеса.
- А если все же абстрагироваться от цен на нефть?
- В нашей стране это очень трудно сделать – абстрагироваться от цен на нефть.
- А если сравнивать действия российского правительства с действиями правительств других экспортозависимых стран?
- На самом деле нам не с чем сравнивать. Мы все время сравниваем себя с Европой или США, но у них совершенно другие проблемы. У них там главное – это стимулирование внутреннего потребления для того, чтобы экономика росла, поддержка финансовых организаций, кредитного спроса. Их меры были сконцентрированы на поддержке именно этих секторов экономики. С кем мы еще можем себя сравнить? Если говорить об арабских странах, то они этот кризис, по-моему, вообще не особо заметили, не считая эпизода с ОАЭ, когда один эмират фактически оплатил счета другого. Тем не менее, знаете, что позитивно в эпизоде с дефолтом дубайской госкорпорации? На самом деле была продемонстрирована система ответственности за неправильно принятые решения. Тоже может быть не за все и не так уж прозрачно, но, тем не менее, демонстрация произошла, и я считаю, это позитивный пример.
На второй волне
- Есть ли риск для России и для мира в целом второй волны кризиса? Что может вызвать ее?
- Мы сейчас сталкиваемся с проблемами, которые возникли в предыдущий период – высокого роста цен на нефть, кредитного бума, широкого развития производных финансовых инструментов. Конечно, пузырь во всех областях сильно раздулся. Сначала пострадали какие-то финансовые организации, упало предложение кредитов. Но постепенно проявляются и другие проблемы, часть из которых мы, может быть, сейчас еще не видим. Я думаю, что все, что мы наблюдаем в мировой финансовой системе – это последствия неправильно принятых в 2003-2008 годах решений. Начиная с 2008 года эффект падения рынков обнажил сложившиеся проблемы, и значительная часть неправильных решений была переварена в ходе этого масштабного падения. Но это не значит, что система полностью скорректировалась, и мы не увидим новых кризисных явлений.
- Какие секторы экономики наиболее привлекательны для инвестирования в России?
- Очень трудно рассуждать на эту тему, потому что у нас практически во всех секторах конкуренция еще не очень высокая. Если вы не вкладываете просто в акции на открытом рынке, а принимаете решение об открытии бизнеса, то очень многое зависит от разного рода бюрократических правил, связей, возможности использования каких-то эксклюзивных ресурсов. Поэтому, если говорить о каком-то конкретном бизнесе, здесь очень трудно сказать, какая именно область недооценена больше. Что касается вложений в акции, мне кажется, что развивающийся рынок, подобный российскому, при росте цен на нефть все равно будет расти. И если говорить о вложениях в какие-то различные сектора, то я, например, придерживаюсь принципа диверсификации. Причем чем шире диверсификация, тем лучше.
Что касается российской недвижимости, я бы не сказал, что это перспективный сектор. Все-таки он в известной степени производный от цены на нефть, и с учетом того, что на нем большую роль играет спекулятивный спрос, то естественно, волатильность и риски на этом рынке носят скрытую форму. Сначала на фоне пирамидально растущего спроса предложение за ним не успевает и создается иллюзия, что цены могут идти только наверх. Но как только темп роста спроса замедляется, начинается падение цен, все сразу переоценивают свои инвестиции и пытаются из них выйти. Падение, может быть, с ходу не видно, но оно действительно очень сильное. С этой точки зрения инвестиции в недвижимость оказываются более рискованными, чем, скажем, в акции нефтяного сектора.
- Вы играете на бирже?
- Нет, я свои средства храню в долгосрочном диверсифицированном портфеле, включающем разные классы активов. А вообще, если вам хочется деньги проиграть, лучше пойти в казино.
- Какие проблемы российской экономики требуют первоочередного вмешательства государства?
- Они все, в общем-то, известны. И способ их решить только один. Руководители нашего государства, все высшие административные люди должны просто персонально, искренне, без каких-либо условий тратить все свои силы и всю свою энергию на государственные заботы. Это залог успеха. В нашей стране очень многое зависит, конечно, от личности. Поэтому главный успех зависит от того, насколько наша административная система поставлена перед задачей осуществить модернизацию, бороться с коррупцией и добиваться, чтобы судебные решения соответствовали закону.
Сергей Миронов просил немного подождать
- Что бы вы изменили в административной реформе? Как вы относитесь к отмене выборов губернаторов? К трехчастному делению министерств?
- Мне кажется, деление министерств не оказало никакого эффекта на административную деятельность. Вообще справедлив такой закон: чем больше вы что-то меняете – тем хуже результат. Мне кажется, надо пытаться достичь хороших результатов при понятных долгосрочных прогнозируемых правилах и системе действий. Если вы их меняете, все время пытаетесь улучшить, мне кажется, что это только ухудшает ситуацию.
Что касается отмены выборности, я лично сторонник большей выборности. Я считаю, что отмена в долгосрочном плане принесла больше отрицательных последствий, чем положительных. Поэтому лично я за возврат к выборности.
- В марте вы покинули Совет федерации. Чем было вызвано ваше решение: вы устали от политики или просто не хватало времени и на бизнес, и на политику?
- Этот вопрос у меня стоял еще с лета. Еще с лета я обсуждал, что, возможно, не смогу больше столь полно отдавать себя работе в Совете федерации. Сергей Миронов просил меня тогда немножко подождать, но я предпочел сконцентрироваться в области продвижения инновационных проектов, в первую очередь, связанных со сверхпроводимостью, и с этим уже было невозможно совмещать законодательную работу. Это было бы нечестно по отношению и к той, и к другой моей работе. Я для себя выбрал занятия сверхпроводимостью, потому что это интересно, и в этом я смогу гораздо более полно реализовать свой потенциал.
- Многие так поступают – работают в Совете федерации и управляют бизнесом?
- К сожалению, да, немало.
Как раз то, чего нам не хватает
- В каких пропорциях занимают ваше время «Суперокс», фонд «Научный потенциал», Институт финансовых исследований, какие-то другие проекты?
- Конечно, есть текущие вещи, связанные с поддержанием своих активов, в первую очередь финансовых. Естественно, на это приходится тратить время и мне, и сотрудникам финансовой компании, которая занимается управлением моими активами. Когда у тебя есть финансовые активы, главное, на что необходимо тратить время, – это контроль над рисками.
Фонд «Научный потенциал»? Я же не принимаю там никаких решений. Я заранее сделал такой механизм, при котором меня никто не спрашивает о том, кому и сколько выделять средств. Я целиком и полностью полагаюсь на мнение экспертов и директоров, которые принимают все решения. Поэтому с этим мне легко. И видите, иногда получается неплохой результат.
- Остается ли время на отдых? Как вы его проводите?
- Естественно, стараюсь выделять время на отдых с семьей. Мои жена и дочь любят путешествовать, летом -- на море, зимой -- в горы. Из зимних видов я очень люблю горные лыжи, стараюсь каждый год провести как минимум две-три недели, занимаясь любимым видом спорта.
- Какие страны поразили больше всего в последние пару лет?
- Исландия. Это действительно очень удивительная страна. Вся электроэнергия в стране производится полностью за счет возобновляемых источников энергии (25% за счет геотермальных источников, остальное на ГЭС). У них практически нет тепловых станций на угле или мазуте. Выглядят геотермальные станции как футуристические объекты из фантастических фильмов. Суть геотермальной энергетики заключается в использовании перегретого водяного пара, находящегося под землей. В Исландии, расположенной на стыке тектонических плит, лава поднимается близко к поверхности Земли, соответственно, там температура подземных пластов более высокая и есть постоянный приток тепла. Бурят скважину, оттуда под высоким давлением поступает смесь воды с паром при температуре 170 градусов. Горячий пар отделяют и запускают в турбину. Когда стоишь на расстоянии нескольких метров от такой скважины, прямо чувствуешь дрожь земли.
И самое главное – как это используется. Это действительно альтернативная энергетика. Сначала пар поступает в турбину, которая вырабатывает электроэнергию. После турбины вода температурой 80 градусов уходит в город, где служит источником отопления. Обогрев все дома, она уходит на отопление бассейнов. Кстати, число бассейнов на душу населения в Исландии самое большое в мире. После обогрева бассейнов вода обогревает море в морском заливе, в районе городского пляжа, чтобы там можно было купаться даже при температуре воздуха всего в пять градусов. Альтернативная энергия в реальном действии! Вот это меня поразило больше всего.
- Поддерживаете ли с кем-либо из младореформаторов дружеские отношения? Как часто встречаетесь?
- У нас есть разные форматы встреч, на которых я вижу своих старых коллег. К сожалению, последний раз такая встреча состоялась в связи с печальным событием. Умер Егор Тимурович Гайдар, которого я считаю одной из выдающихся личностей в истории, благодаря энергии которого для построения новой экономики за год его работы, наверное, было сделано больше, чем за все оставшиеся годы всеми остальными руководителями правительства. Гайдар сделал самую тяжелую часть работы. Он запустил механизм. Я это все помню, потому что сам участвовал в большинстве принятых решений, в создании, реализации, осуществлении той работы, которая заложила основы рыночной экономики, хотя сегодня к той работе многие негативно относятся.
Если говорить объективно, то в 90-е годы были заложены изменения системы от плановой к рыночной. Конечно, иногда встречаю бывших коллег по тому времени, и это всегда вспоминается с теплотой. Это было время перемен, когда были востребованы люди, способные принимать решения. Этого нельзя было ни избежать, ни отложить. Принимать решение надо было в тот самый момент. И может быть, они не всегда были самыми эффективными, но без принятия этих решений было бы гораздо хуже.
- Последний -- глобальный вопрос. Есть ли у России шанс стать сверхдержавой, международным финансовым центром?
- Мне кажется гораздо важнее в нашей стране, чтобы у большинства людей была достойная и счастливая жизнь. Это как раз то, чего нам не хватает. Конечно, о создании мирового финансового центра думать тоже очень важно. Но важнее думать о том, чтобы люди меньше болели, чтобы они получали медицинское обслуживание лучшего качества, чтобы они получали достойную зарплату, работали, у них был выход для трудовой и общественно-политической энергии. В общем, чтобы люди просто были счастливы. Когда мы сделаем своих людей счастливыми, тогда и стать сверхдержавой будет легче. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, это гораздо более важная задача по сравнению с красивыми идеями, которые к жизни большинства людей часто не имеют никакого отношения.
