«Нужны правила, позволяющие устраивать только те концерты, которые нам нравятся»

- Закончились ли проверки музейных фондов, каковы результаты?

- Сейчас заканчивается проверка всех музейных фондов России. Если смотреть цифры, то это несерьезно – никаких больших потерь нет, музейный фонд России одно из немногих достояний, которое не было приватизировано. Второй результат – то, что государство в течение большого количества лет абсолютно пренебрегало, не обращало внимания на сохранность музейного фонда. Оно запускало в него руки, оно продавало его, дарило вещи – много что делало. Оно абсолютно не занималось тем, какова должна быть сохранность фондохранилищ. Сейчас после всех этих проверок стало ясно, что главное в музее -- это фонды, а не галереи, что для музеев нужны фондохранилища. Постепенно начинают об этом думать. Эрмитаж об этом думал раньше, и наши фондохранилища, которые существуют и строятся, лучшие в мире, один из образцов, как это нужно делать и решать проблемы. Есть целый ряд других серьезных выводов, которые мы представляли в государственную комиссию, и вот это есть смысл проверки. Мы очень надеемся, что комиссия, которая существует, будет существовать постоянно, будет существовать не в качестве аудита, а в качестве органа, который будет, допустим, раз в год смотреть, каковы проблемы музеев, сохранения музейного фонда. Потому что на самом деле в какой-то мере благодаря проблемам, и благодаря кражам и проверкам, как-то напомнили о том, что музей – это на самом деле самое ценнейшее хранилище памяти нации. Это то, что дает нам право называться народом, нацией, остаться в будущем. Это очень важно, я думаю, что мы стараемся таким образом развить результаты этих проверок.

- Стало понятно, о каком объеме средств идет речь для восстановления и сохранения?

- Пока мы пытаемся хотя бы начальные цифры прикинуть, потому что в принципе по всей России это громадные объемы. Я думаю, что каждое нормальное фондохранилище должно стоить $20 млн, $30 млн, $40 млн.

- А сколько их должно быть?

- У каждого большого музея должно быть. У небольших оно может стоить меньше. Есть идея создавать общие фондохранилища, но это не очень продуктивно, потому что общее фондохранилище будет труднодоступно для всех музеев, оно должно находиться где-то в одном месте. Плюс объединения фондов у каждого музея – каждый музей, он сам по себе организм.

- Сейчас существуют какие-то законодательные инициативы по приватизации какого-то культурного наследия?

- Законодательных нет, но постоянная кампания, я бы сказал, шельмования музеев, рассказов о том, что все плохо лежит, что все исчезает, что не умеют хранить, что надо привезти других, которые будут хранить... Это такая тихая кампания по приватизации. У нас нет законов, гарантирующих защиту этих памятников от того, как ими будет пользоваться новый собственник. У нас законодательство вообще в целом -- это тема следующих больших обсуждений – недоброжелательно к культуре и культурному наследию. Оно строится на такой идее средней руки рынка и задачи государственной функции, учреждений культуры, они не очень понимаются. Мы сейчас все время обсуждаем, у нас во всех законах деятельность учреждений культуры называется «услуга населению или государству». Это абсолютно неправильно учреждения культуры осуществляют государственную функцию сохранения культурного богатства нации в виде культурного наследия, живой культуры и всего, это первостатейная функция, выше нее только функция безопасности людей и народа. Тут предстоит много дискуссий.

- Банки выходят с какими-нибудь предложениями?

- Банки -- да. Мы уже прошли тот этап, когда появлялись банкиры, которые выступают просто меценатами. Сейчас появляется очень много предложений у банкиров, у бизнесменов, как создавать правильный культурный климат. Это и различные конкурсы, и гранты учреждениям культуры, в частности музеям, за инновации, которые они придумывают. Это вложение денег в образование на конкурсной системе. Это довольно много, и мы очень много обсуждаем это. Я думаю, создается система государственно-частного парнерства в области развития культурных инноваций, потому что, в общем, это возможно сделать. Ну и потом, когда государство видит чужие частные инициативы, оно подтягивается. Частные лица, когда видят государственные инициативы, тоже подтягиваются. Деньги идут к деньгам, инициативы идут к инициативам.

- Есть какие-то денежные оценки этого сегмента?

- Нет, это трудно. Я думаю, что мне трудно об этом судить, когда-нибудь оценим – когда будет больше результата.

- Собираются ли на городском уровне утвердить запрет на проведение концертов на Дворцовой площади?

- Для этого не нужно проводить какие-то запреты. У нас существует регламент Дворцовой площади. Мы его выработали по настоянию Эрмитажа после ряда событий. В этом регламенте уже много пунктов, которые ограничивают все, что есть. И поэтому не нужно запрещать концерты, нужно установить правила, которые позволят устраивать только те концерты, которые нам нравятся, которые уместны для Дворцовой площади. Предел 83-85 мегагерц, эта частота действительно отрезает всю плохую рок-музыку, потому что они не могут пристроиться к нормальному управлению. А хорошие, какие-нибудь Rolling Stones, могут сделать такое направление звука, что от него не будут дребезжать экспонаты музея. Мы ведем целый набор исследований того, как звук влияет на памятники, на картины. Сейчас у нас есть комиссия в Общественном совете Петербурга, посвященная Дворцовой площади, где мы пытаемся все существующие документы еще улучшить, так чтобы создать правила. Для того чтобы не происходило плохого, нужно знать, какое хорошее должно происходить. Мы готовим сценарий того, что должно происходить на Дворцовой площади. А если мы забьем весь календарь, там места не останется.

- Вы считали, какой ущерб это приносит площади?

- Да, мы считаем частично. Ну, например, для живописи активное облучение сильным звуком, а этот звук и для людей вреден, -- картина стареет примерно в два раза быстрее, если таких рок-концертов проводить, допустим, десять штук в год. Это уже более или менее доказано. Такие исследования у нас проводятся, в какой-то мере под нашим влиянием стали задумываться вообще о влиянии на людей. И в Москве, кстати, стало больше исследований, чем в Петербурге, – как вообще гром и шум, в котором мы живем, влияют на людей. То есть это серьезная тема для жизни в городе, и мы ее будем продолжать и научно исследовать, хотя вообще-то это не наше должно быть дело и не наши деньги должны тратиться.

- Какие сейчас остались разногласия с Министерством культуры?

- Да у нас нет никаких разногласий с Министерством культуры. Мы замечательно с ним работаем, тем более что у нас есть отдельная строка в государственном бюджете, и мы музей, находящийся под прямым покровительством президента. С Министерством культуры мы работаем нормально, принципиальных разногласий нет, но мы вместе должны менять законодательство, вместе делать так, чтобы правила были на пользу культуре, а не на пользу непонятно чему.

- Сколько стоят экспонаты, которые хранятся в музеях?

- Цену нельзя описать. Когда мы говорим «коллекции музеев бесценны», это, с одной стороны, как бы отвлеченная вещь, это национальное достояние, это память, это то, что называется «Россия». Сами цифры назвать нельзя по той простой причине: эти вещи не предназначены для рынка, они никогда не будут на рынке. А раз их нет на рынке, значит, у них нет рыночной цены. Рыночная цена существует, только когда есть рынок, вне рынка существуют уже более высокие вещи.