Вслед за политизированными «Тремя сестрами» немца Франка Касторфа Москва увидела «Вишневый сад» Матса Эка. Один из знаменитейших хореографов XX века, последнее время работающий в драме, перенес действие пьесы в Россию 90-х. Герои спектакля поминают перестройку и Солженицына, а Фирс умирает с именем Сталина на устах. Однако самое интересное в спектакле – те моменты, когда артисты не говорят, а танцуют.
«Вы читали Солженицына?»
«Самолет опоздал часа на два», -- так звучит первая реплика чеховского Лопахина в спектакле Матса Эка. Нелепо было бы ожидать, что главный балетный бунтарь Европы, поместивший 30 лет назад Жизель в психушку, решит не осовременивать пьесу Чехова. Другое дело, что, перенеся действие из 1904-го в 1996 год, превратив Раневскую из помещицы в номенклатурную вдову, Фирса – в ветерана войны и сталиниста, приравняв отмену крепостного права к началу перестройки, великий швед немного запутался в российских реалиях. Действие происходит в вишневом саду -- поместье Раневской, которое вот-вот продадут за долги и которое Лопахин (Магнус Русманн) предлагает сдавать в аренду туристам: «До сих пор были только колхозы и фабрики, а теперь появляются туристы» (у Чехова, напомним, речь шла о дачниках). В огромный, темный и таинственный дом (Матс Эк недаром был в юности ассистентом Бергмана) приезжает эффектная парижская дама – Мари Рикардсон в роли Раневской куда больше похожа на бизнесвуман, чем на обедневшую помещицу. Ее сопровождает охранник Яша (Эрик Эн) – гнусный красавчик, обижающий Фирса, соблазняющий горничную Дуняшу и недвусмысленно обнимающий саму Раневскую. Конторщик Епиходов интересуется у обитателей дома, читали ли они Солженицына (в оригинале: «Вы читали Бокля?»). Новый русский Лопахин то и дело звонит по мобильнику, в перерывах вспоминая, что его дед был крепостным у деда Раневской, а отец работал в колхозе…
Танцующие в немоте
Подобных трактовок чеховских пьес с начала перестройки в самой России появилось столько, что сегодня ни один уважающий себя отечественный постановщик на такое не решится. Но Матс Эк -- иное дело. Его выручают хороший вкус, отличная выучка и изящество артистов «Драматена»; мастерство сценографа Бенте Люкке Мёллера: придуманные им тускло подсвеченные щиты-трансформеры создают сумрачное пространство огромного дома. А еще – музыка Нико Рёльке, вплетающего мелодию российского гимна в мурлыканье Прохожего (Даниэль Андерссон) и ловко маскирующего надрывное «Эх, дороги! Пыль да туман…» танцевальными аккордами, несущимися из транзистора. Впрочем, все это не спасло бы зрителя от скуки, если бы время от времени Эк не позволял персонажам заменить диалоги танцем. И тут становится очевидно, что хореограф Эк – мыслитель куда более глубокий, чем Эк-режиссер. Тоска и нежность к гибнущему вишневому саду, растерянность перед будущим, которую ему не под силу передать словами, выплескиваются в странных, трогательно-неловких движениях персонажей.
Так Гаев (Ханс Клинга), начав произносить оду многоуважаемому шкафу, вдруг замолкает, кружа вокруг шкафа, как, наверное, кружил в детстве, когда на полках хранилось варенье. Или детские игрушки. Или чистые рубашки отца. Перед тем как захлопнуть воображаемую дверцу, он прощально поглаживает воображаемые полки. Застенчивая Варя танцем пытается удержать около себя Лопахина, но он ловко выпутывается из ее объятий, чтобы ответить на звонок мобильника. Когда сад уже продан, Аня, желая утешить мать, уносит ее в вальсе. И тут реплика Раневской «Продавайте меня вместе с ним» воплощается неожиданно и почти буквально: танцуя, Раневская вдруг стаскивает с себя парик, превращаясь в лысый и бесполый призрак. Была красавица – и нет, растаяла на глазах. И над всем этим мороком парит сумасшедшая Шарлотта, роль которой режиссер отдал своей жене Ане Лагуне. Нацепив балетную пачку, кружа среди героев, она и впрямь напоминает о неком утраченном прошлом. Ведь это она, поседевшая, но все еще прекрасная Ана Лагуна, была легендарной балериной, первой Жизелью Матса Эка.
И только обаятельный пластический этюд Ани с Петей (Ханна Альстрем и Андреас Ротлин Свенссон) обращен к будущему, которое кажется этим героям Чехова лучезарным. Взявшись за руки, они сперва прощаются с садом -- плещутся у воображаемого ручья, а потом бегут без оглядки, отряхиваясь от брызг, спотыкаясь и помогая друг другу. Но мешковатый Петя все больше отстает, задыхается, некрасиво щурится, пытаясь нашарить очки. Так что все его рассуждения о новой и светлой России, которая и есть наш сад, выходят нелепыми и печальными.
