В Москве показали китайскую оперу в постановке тайваньского театра «Гуо Гуанг». Комическую притчу «Король Обезьяна и Мышь гоблин» и трагическую «Отвергнутую невесту» зрители приветствовали стоя. Наивный и изысканный спектакль стал одним из фаворитов Чеховского фестиваля.
Слава государству
В программе нынешнего фестиваля среди множества цирковых представлений этот тайваньский спектакль смотрится вполне логично.
Бывшие артисты Пекинской оперы, основавшие в 1995 году в Тайбее театр «Гуо Гуанг» (что в переводе значит «слава государству»), наверняка не обиделись бы на сравнение их спектакля с цирковым представлением. Ведь цирк – искусство, требующее мастерства, мучительных тренировок, дрессировок, шаг влево -- и ты уже лежишь в опилках…
Мастерство это отточено веками (традиции Юньнаньской оперы, которой следуют в «Гуо Гуанг», около пятисот лет). На сцене оно никак не выпячивается, даже наоборот, немного затушевывается – играется сказочный, подчеркнуто условный сюжет, по ходу которого тела и голоса артистов выделывают самые что ни на есть виртуозные трюки.
Сюжет притчи про хитрых мышей, царица которых решила обманом женить на себе тибетского монаха, чтобы перенять могущество его духа, играется с лукавым юмором. Это почти детский утренник. Если, конечно, представить такой утренник, в котором участвуют не суровые с похмелья артисты в париках набекрень, а собранные виртуозы, костюмы, грим и каждый жест которых стоит отдельного описания.
Вот, например, Ли Чяи-чи в роли волшебной обезьяны не только трогателен и смешон, он еще между делом успевает выделывать такие па, которые не каждой балерине удастся повторить. Эта самая вещая обезьянка в желтом костюме и маске, напоминающей нарисованный на лице иероглиф, забавный синий поросенок с толстым пузом и накладными ушами и еще какое-то сказочное существо странствуют вместе, охраняя буддийского монаха, отправившегося на Запад в поисках святого писания (в пересказе получается почти что «Синяя птица»). Мышь обманывает доверчивого поросенка, а волшебная обезьяна и вовсе падает от мышиного коварства без чувств. И царица затаскивает монаха в подземелье, где мыши водят вокруг него зловещий хоровод, готовясь к свадьбе (тут уже походит на «Щелкунчик»). Собственно, история эта восходит к основополагающему для китайской культуры фантастическому роману «Путешествие на Запад». А забавная обезьянка – это легендарный воин Сунь У Кун, смешная свинка – грозный Чжу Ба Цзе.
Но, в конце концов, бог с ним, с сюжетом. Главное -- та очаровательная наивность, с которой все это играется, и тончайшее мастерство, не допускающее ни капли фальши. Тут все рассчитано до микрон. Скажем, поединок мышей с небесными полководцами, явившимися на защиту монаха: никакой рукопашной, все становятся в круг и долго перебрасываются цветными копьями. Все это происходит под музыку (музыканты сидят чуть в глубине, по бокам сцены), так что если не попадешь в такт, уронишь копье – сломаешь всю игру.
Тоска по родине
Для участия во второй части представления – трагической «Отвергнутой невесте» -- режиссер Ли Хсяо-пин пригласил тайваньскую диву Вей Хай-Мин. В 90-х она училась в Пекине у сына самого Мэй Лань-фана, в 2009-м спела в «Орландо» у Роберта Уилсона. Ее можно считать прямой наследницей великих традиций, учитывая, что мужчины женских арий в китайской опере больше не поют – после революции в 20-х годах прошлого века на сцену вновь пустили женщин.
Как поет, как танцует, как царственно смотрит в зал Вей Хай-Мин -- на бумаге не передашь. Собственно, это ведь не пение в привычном для нас смысле. Это пение можно сравнить с игрой на пиле, со свистом ветра, с шумом травы на ветру, с кошачьим мяуканьем – со всем на свете и одновременно ни с чем. Потому что поет она гениально.
Сюжет прост: особу царской крови отправляют на чужбину, замуж за «варвара», с племенем которого воюет ее страна. В титрах сладкое пение героини переводится довольно склочным монологом, что, мол, министры не могут заключить мир, вот и приходится за них отдуваться бедной женщине.
Едва выехав за Йен-Менские ворота, принцесса начинает чувствовать себя на чужбине и разражается бесконечной арией, суть которой в двух словах – тоска по родине...
Ария эта длится долго и понемногу навевает ответную тоску. Например, о том, что нет у нас такого театра, который столетиями сохранял бы свои ритуалы. Чтобы, скажем, в Малом театре Островского играли точно так, как сто пятьдесят лет назад. А в МХТ играли Чехова, как при Станиславском. Но ведь и Малый, и МХТ сохраняют свои традиции, возразите вы. Да в том-то и дело, что традиции эти сохранились только в виде музейных экспонатов, а не как живые спектакли. Потому что театр наш, как и все прочее, застрял между Европой и Азией. До острой злободневности, как в лучших современных европейских спектаклях, ему далеко. А до изысканной ритуальности восточного театра – еще дальше.
