В минувший уикенд в Москве пересеклись пути двух именитых дирижеров: Марис Янсонс выступил с возглавляемым им оркестром Баварского радио, а Валерий Гергиев между двумя провинциальными турами дал очередной концерт Пасхального фестиваля. На первом концерте публика устроила овацию, со второго -- уходила гуськом.
Подвиг святости
Московская публика словно позабыла о недавней еще готовности принимать любого Гергиева с любым (тем более раритетным) репертуаром. Москвичи бежали с пасхального концерта, где исполнялись третьи акты русской и немецкой опер-мистерий («Сказание о невидимом граде Китеже» Римского-Корсакова» и «Парсифаль» Вагнера). Никто, разумеется, не хоронит стопроцентно удачных гастролей «Мариинки» в Москве -- надо было слышать, как в конце 90-х звучал скрябинский «Прометей»! Но разрастающиеся, как на дрожжах, маршруты Пасхального фестиваля все же обозначили предел гергиевских возможностей.
Нынешний концерт, хронологически совпавший с сердцевиной фестиваля, мариинцы играли «с колес». Играли после четырехдневного тура по Центральной России, да еще после двух субботних московских концертов (утренний -- в зале МГУ, вечерний -- в зале Чайковского). Рядом с таким подвигом святости как-то даже меркнет ореол китежской мученицы Февроньи и исстрадавшегося властителя Грааля. Но если серьезно, ситуация неутешительная: заезженный пасхальным саморекламированием гергиевский коллектив расплачивается качеством музыки, ну и репутацией. Жаль.
Третий акт «Китежа» с молитвой и сценой потопления Великого града, с оркестровым великолепием «Сечи при Керженце», наконец, с диалогом плененных татарами грешника и святой прозвучал рассыпающимся набором фрагментов. Лишь добротный вокал Николая Путилина (Федор Поярок) и свежий тембр Василия Горшкова (Гришка Кутерьма) звучали превосходно. Они и напомнили о великой жертве стоика-христианина и великом бедствии грешника-иуды. Все остальное увязло в шатких темпах, заученных аффектах и небрежностях солистов и оркестра. Вместо чуда спасения получилась какая-то белиберда.
Третий акт «Парсифаля» оказался если и лучше, то лишь к концу, когда голосом Алексея Маркова, недавнего лауреата «Золотой маски», запел исцеляемый Амфортас -- наследник Святого Грааля, познавший тайну заживления боли (так называемое «чудо Страстной пятницы»). И вдруг все зазвучало. Будто в больной скелет вставили стержень. Чудом завершив упокойный концерт в Большом зале консерватории «за здравие», Гергиев дождался аплодисментов. И хорошо, что объяснить их можно хоть чем-то, кроме христианской сострадательности.
Подвиг любви
Совсем другие аплодисменты прозвучали на том же месте в тот же час сутками раньше. Публика бурно объяснялась в любви оркестру Баварского радио и маэстро Марису Янсонсу. Его предыдущий выход на сцену Большого зала консерватории с Заслуженным коллективом республики оркестром Санкт-Петербургской филармонии (ЗКР) случился в далеком 1996 году.
Родившийся в рижском гетто, впоследствии петербуржец, Янсонс с Питером так и не сросся. Любимец Мравинского, после его смерти Янсонс оказался в оркестре ЗКР не у дел. Бывший коллектив Мравинского возглавил Юрий Темирканов. Янсонс второй роли при Темирканове предпочел сперва в симфонический оркестр Осло, где прослужил 21 год, затем работал в оркестрах Баварского радио (с 2003 года) и в амстердамском «Концертгебау» (с 2004 года).
Тому, кто читал его интервью последних лет, очевидно, что высказываемое Янсонсом желание побывать в России с одним из двух его нынешних коллективов не имеет ничего общего с реваншизмом. Дивный профессионал и какой-то кристальный человек Марис Янсонс просто рад поделиться успехами коллективов, которыми сам искренне увлечен. Понимая, что репутация «Концертгебау» не нуждается в его промоушене, Марис Янсонс приложил значительные усилия к оркестру Баварского радио. И за пять-шесть лет его руководства коллектив вошел в мировую топ-десятку.
В Москве баварцы играли Вторую симфонию Брамса, а после антракта -- «Смерть Изольды» Вагнера и сюиту из оперы Рихарда Штрауса «Кавалер роз». Лучше даже сказать не «играли», а «рассказывали» -- слово само напрашивается к описанию манеры, лишенной суетности, но внимательной к тем подробностям, ради которых и существует симфоническая музыка. У Янсонса это -- не союз понятий «большой оркестр» и «много нот». В его Брамсе -- это нескончаемый поиск равновеликости всего всему. Большого -- малому. Общего -- частному.
Тайнами звуковой перспективы баварцы владеют блестяще. Они смелы в сопоставлении ярких соло с ослепительными tutti. Удивительно, как величественно, будто даже замедленно звучит большой позднеромантический текст симфонии, но при этом не теряет ни одного смысла и ни одной фразы.
Во втором отделении невероятный эффект дирижерских интерпретаций еще усилился. В «Смерти Изольды» мы услышали последний вздох героини, словно из ее замирающих уст подхваченный торжествующим гимном любви. Такая смерть может быть только во славу жизни. И та же мысль, но совсем по-другому звучит в сюите из оперы «Кавалер роз». На излете модерна свою блистательную венскую комедию Рихард Штраус писал, возвышая любвеобильную и лукавую Европу. А на излете жизни в 1944 году сюитой на музыку третьего акта оперы подытожил очевидное: finita la comedia. Европа закатилась. Но Марис Янсонс умудрился извлечь из этого куда более дорогое и важное: «Жизнь продолжается, и она прекрасна». Такие усилия любви бесплодными не бывают.
